Л. Крутикова. Ах, эта самая Русь (обзор творчества И.А. Бунина, повести "Деревня" и "Суходол")

Собранные в настоящем издании рассказы и повести Бунина - малая, но важная, корневая часть его литературного наследия. В них - русская земля и русская деревня, русская природа и русские люди той средней полосы России, что была человеческой и писа­тельской колыбелью будущего художника, его «начальная лю­бовь».

Родился Иван Алексеевич Бунин 10(22) октября 1870 года в Во­ронеже, в обедневшей дворянской семье, окончил всего 4 класса Елецкой гимназии, а детские и юношеские годы вплоть до 19 лет провел в деревенской глуши Елецкого уезда Орловской губернии на хуторе Бутырки, а затем в деревне Озерки, в разорившемся име­нии Каменка. Там, в мелкопоместных усадьбах, «в глубочайшей полевой тишине» и в полустепных просторах, среди богатейшего чер­нозема и бедных крестьянских изб, впитывала душа подростка кра­соту и печаль России, трагические загадки русской истории и на­ционального характера. В детстве и юности столкнулся Бунин с теми социально-психологическими сложностями русского повсе­дневного быта, русских нравов и русских характеров, которые он за­тем осмыслял и разгадывал в своих книгах - «Деревне» и «Суходо­ле», многочисленных рассказах и стихах, в «Жизни Арсеньева».

«Меня всегда волновали земля и народ»,- замечал впослед­ствии Бунин. Он неизменно возвращался в родные края, жил в деревне и тогда, когда стал знаменитым писателем. Оказавшись после Октябрьской революции в эмиграции, живя во Франции, он до последних дней (умер Бунин в 1953 году) духовно возвращался на Родину-в книгах, в думах, гневным осуждением фашистских орд, ворвавшихся в Россию, неколебимой уверенностью в духовной силе и красоте русского человека.

Детские и юношеские впечатления создают основу писатель­ской личности. Но какой огромный труд, сколько мук и усилий ду­ха, страданий, сомнений и радостей ума и сердца надо было пере­жить, сколько потребно было узнать и увидеть в мире, чтобы затерянную в деревенской или провинциальной глуши жизнь рус­ского человека вывести на просторы истории и вселенной, связать, по словам Горького, «с общечеловеческим на земле».

Я человек: как бог, я обречен

Познать тоску всех стран и всех времен.

Интерес ко всем векам и странам заставил художника исколе­сить почти весь мир. Он изъездил всю Европу, путешествовал по странам Ближнего Востока, бывал в Турции, в Греции, в Египте, Сирии, Палестине, на окраинах Сахары, на Цейлоне, в Индии... Русская деревня и сторожевые курганы Дикого поля, места, где би­лись' полки Игоревы, комфортабельные европейские отели, новей­шая техника океанских кораблей и пирамиды Хеопса, развалины Баальбека, стихия тропиков и океана, жизнь русских крестьян, цей­лонских рикшей, американского миллионера-все вбирала его ред­кая память, послушная зову призвания.

Не было, пожалуй, другого писателя, который бы столь род­ственно, столь близко воспринимал и вмещал в своем сознании да­лекую древность и современность, Россию, Запад и Восток.

Дворянин по происхождению, разночинец по образу жизни, по­эт по дарованию, аналитик по складу ума, неутомимый путеше­ственник, Бунин совмещал, казалось бы, несовместимые грани ми­ровосприятия: возвышенно-поэтический строй души и аналитически-трезвое видение мира, напряженный интерес к современной России и к прошлому, к странам древних цивилизаций, неустанные поиски смысла жизни и религиозное смирение перед ее до конца непознаваемой сутью.

Современник Л. Толстого, Чехова и Горького, Н. Рериха и Рахманинова, страстный и даже пристрастный свидетель бурных революционных событий в России, Бунин нередко спорил с исто­рией, с веком, с современниками. Он отвергал революционное пересоздание жизни, отвергал любое насилие, хотя сам понимал и предугадывал и неизбежность преобразования мира, и неизбеж­ность, даже праведность народного восстания против жестокой не­справедливости, беспощадности и безнравственности власть иму­щих.

Глубина и масштабность бунинских произведений о русской деревне откроется лишь тем читателям, которые за блестяще выпи­санными картинами, нередко беспощадно жестокими, почувствуют болевой накал философских и социально-нравственных исканий ху­дожника, высоту его устремлений, немеркнущую силу его очищаю­щего и возвышающего слова.

Преемственность поколений, наследие веков, тема памяти, воспоминаний, корневых связей человека с прошлым-историческим, культурным, природным-всегда занимали Бунина. Впервые эти проблемы зазвучали в путевом очерке-поэме «Святые горы» («На Донце»). Герой-рассказчик включен в поток бытия, породнен с при­родой и вековой историей. А рядом с ним - три крестьянина, три различных характера, три разных отношения к миру...

Уже тогда, в начале литературной деятельности, мучили пи­сателя вопросы о смысле бытия, о тягостной, запутанной, зачастую бесплодной жизни русских людей - крестьян, разоряющихся дворян, либеральной и народнической интеллигенции, его тревожили траги­ческие судьбы рано погибших писателей - Николая и Глеба Успенских, Левитова, Гаршина, Надсона, Щедрина. «Страшные за­гадки русской души уже волновали, возбуждали мое внимание», вспоминал позднее Бунин.

Но не сразу обрел писатель свой подход, свой взгляд на Рос­сию, деревню, русский характер. Первые рассказы были традиционны, в них звучали боль и сострадание к униженным, го­лодным, бесправным и таким добродушно-покорным, безро­потным, как крестьяне, собравшиеся «на край света». Философски углублен, поэтически одухотворен, но еще идилличен крестьянин в рассказах «Сосны» и «Мелитон».

В двух руслах развивалась художественная мысль Бунина в первом десятилетии XX века, в период революции и реакции. В эти годы мужал его талант, обострялось социально-гражданское мышление. Он вглядывался в исторически сложившиеся устои Рос­сии, искал причины их распада, пытался уловить ход истории. Вме­сте с тем его не меньше влекли проблемы нравственные, эстетиче­ские, то, что помогало бы человеку обрести и сохранить духовное богатство веков. Он поэтизирует «прекрасное и вечное», «любовь и радость бытия», красоту и неповторимость отдельного мгнове­ния как в природе, так и в человеческой душе. Проблемы злободневно-социальные вставали в сознании Бунина вровень с проблема­ми историческими, философскими, этическими.

Писатель чутко улавливал атмосферу, настроения времени: ожидание народом перемен, рост озлобления и недовольства, запу­стение русской земли, которая, оказываясь предметом купли-продажи, была лишена подлинного, рачительного хозяина («Сны», «Золотое дно»). Бунин внимательно следил за всем, что происходи­ло в стране. Всеобщая забастовка, царский манифест, баррикады, восстания, бесчинства черносотенцев и погромщиков, меняющиеся настроения в деревне и в столицах...

Увиденное и пережитое поначалу сказалось в поэзии, в публицистически-страстных стихах. Он славит дерзновенных героев, взятых из мифологии или истории. «Умерший в рабский век - бес­смертием венчается в свободном» («Джордано Бруно»).

Стихотворение «Пустошь» (1907) - первая попытка осмыслить революцию и реакцию в свете русской истории, неизжитого наследия крепостничества. Бунин впервые сливает воедино ход истории, судьбу народа и личности. Великое и подлое, время «зверств, расстрелов,пыток, казней» предстает как трагедия миллионов,  трагедия нации в целом. Бунин начинает трезво судить о России, народе и человеке. Он не щадил и самого себя. От имени лириче­ского героя звучат бичующие слова: «Я, чье чело отмечено навеки клеймом раба, невольника, холопа...»

Как всякий великий художник, Бунин имел право сказать о се­бе: «писатель носит Родину в душе». В его натуре, в его личности бушевали (и с какой силой!) светлые и темные стихии националь­ного характера. Беды и трагедии народные, русские он переживал как свои собственные: «Если бы я... эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы я... страдал так беспрерывно, так люто?»

Только чувствуя великую боль и даже вину, личную ответ­ственность за все происходящее в стране, мучительное желание по­мочь народу, можно было написать такие книги, как «Деревня» и «Суходол», книги-потрясения, книги, зовущие к пробуждению гражданского и человеческого самосознания, книги гневные и скорбные одновременно, книги пророческие, предостерегающие, заставляющие думать о самом главном.

«Деревня», пожалуй, единственное произведение, которое Бу­нин писал торопливо, нервозно, чуть ли не исступленно. Писал да­же по ночам, доходя до обмороков. События революции и реак­ции, судьбы России и народа, загадки русской истории и национального характера будоражили мысль художника, требо­вали ответа. «Ах, эта самая Русь и ее история! Как это не погово­рили мы с Вами вплотную обо всем этом! Горько жалею», - писал Бунин Горькому в 1909 году, в пору работы над повестью.

Ни одна из его книг не писалась с таким болевым ощущением, с таким гражданским накалом, с такой силой неперебродивших, неотстоявшихся мыслей и чувств. Вопросы, резко, по-чаадаевски, по­ставленные в книге, были обращены не только к общественности, но и к самому себе. Их будет обдумывать и распутывать писатель долгие годы, до конца дней своих.

В «Деревне» все раскалено, порой тенденциозно, все бьет чита­теля по душе, повествование нередко перенасыщено жестокими, беспощадными подробностями. Иного читателя может оттолкнуть такая суровость, такое нагнетение безотрадных картин русской жизни. И не случайно «Деревня» и при своем появлении, и в наши дни вызывала и вызывает споры, разноречивые толкования и даже упреки автору то в барски-дворянском отношении к мужику, в не­знании народа, то в неверном изображении деревни, в идеализации патриархального долготерпения, то в историческом пессимизме, фатализме и прочих грехах. Порой даже те, кто хвалил «Деревню» за ее правдивость, силу словесного искусства, не понимали ее глу­бинной сути. С горечью писал Бунин Горькому после первых от­кликов критики: «И хвалы и хулы показались так бездарны и пло­ски, что хоть плачь... за всю мою жизнь не владел я буквально ничем, кроме чемодана»,- добавлял он, сетуя на нелепые измышле­ния критиков о его поместьях.

«Деревня» необычна по жанру, по стилю, по проблематике, по охвату и сцеплению сцен, событий, главных и эпизодических персо­нажей. Она требует от читателя не просто внимательного чтения, но большой культуры, сосредоточенности ума и души, способности мыслить о России, ее прошлом, настоящем и будущем, о связи бы­товой повседневности, «частной» жизни с событиями масштабны­ми, социально-историческими.

Бунин пытался как можно шире, «всеохватнее» обозреть рус­скую жизнь. Место и время непосредственного действия повести - Дурновка и уездный город в годы революции и реакции (1904-1907)-постоянно раздвигаются. Другие деревни, города, усадьбы, станции, полустанки... слухи, споры, разговоры в тракти­рах, лавках, поездах, на базарах, постоялых дворах, на сходках, на праздниках... Мы узнаем, что свершается на Руси-столичной, де­ревенской, уездной. Злободневная современность (русско-японская война, революция, конституция, земельная реформа, реакция) соот­носится с прошлым-близким и далеким-временами крепостного права, Киевской Русью Владимира и Ярослава и даже временами первобытно-языческими. А судьба братьев Красовых, Тихона и Кузьмы, других жителей Дурновки (Серого, Дениса, Молодой, Иванушки) дополняется, выверяется настроением и поведением многочисленных эпизодических лиц (их в книге более 100)-таких, например, как Балашкин, Сухоносый, крестьянин в трактире Авдеича, Аким и караульщики барского сада, спящие в холод на сы­рой соломе, хохлы, искусанные бешеным волком, сторож, стран­ник, учитель, бунтовщики, каратели. Обилие персонажей являло собой ту разноликую многомиллионную Русь, о судьбе которой шла речь в книге.

При этом события, факты, лица были отобраны и освещены писателем так, что затронутыми оказывались чуть ли не все сферы и проблемы человеческого существования: будни и история, фило­софия и политика, экономика и нравственность, религия и культу­ра, быт и психология, семья и хозяйство, образование и право.

Эта слитность значительных событий времени, всего уклада русской жизни и вековечных проблем с историей, с поведением и умонастроением народа делала «Деревню» эпохальным произве­дением.

Короткий зачин повести - своеобразная родословная братьев Красовых прадеда которых «затравил борзыми барин Дурново»,- вводит нас в стремительный бег времени. Потомки недавних кре­постных выходят на арену истории. Тихон Красов становится хозяином дурновского имения, а Кузьма - правдоискателем и даже «сочинителем». Коренные сдвиги в судьбе России зависят ныне от уклада народной жизни, от поведения и самосознания миллионов. Но подготовлен ли народ к исторической самодеятельности? «Раб­ство отменили всего сорок пять лет назад, что ж и взыскивать с этого народа? - думает Кузьма.-Да, но кто виноват в этом? Сам же народ!»

Мысль о неизжитом наследии рабства и об ответственности народа за свою судьбу, мучительные думы о беде и вине народной, о трагически кризисном состоянии русской жизни пронизывают всю книгу. Криком боли прорываются они в споре Балашкина и Кузьмы. Перечисляя злодеяния правящих кругов, по-своему по­вторяя мартиролог русской литературы, когда-то составленный Герценом: «Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопи­ли, Рылеева удавили... Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели... А Шевченко? А Полежаев?» Балашкин яростно во­прошает: «Скажешь, правительство виновато? Да ведь по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли еще такая сторона в мире, такой народ, будь он трижды проклят?» «Величайший на­род, а не «такой»... возражает Кузьма.-Ведь писатели-то эти-де­ти этого самого народа». Спор ничем не кончается. Бунин далек от поспешных и односторонних выводов. Он вовлекает читателя в круг нелегко разрешимых проблем и противоречий. Он прогоняет нас буквально сквозь строй социальной и бытовой нескладицы, по­чти неправдоподобной нищеты и отсталости. Но все картины бес­правия, невежества, первобытно скудного быта пронизаны такой щемящей авторской болью, таким состраданием к замученному на­роду и таким мужеством и бесстрашием аналитической мысли, ка­кие бывают лишь у мудрого врача, решившегося на мучительно спа­сительную операцию тяжело больного. Не осуждение и обличение водили пером Бунина, а желание трезво взглянуть на народ и Рос­сию, бесстрашно разобраться в запуганности народной жизни, в невероятной сложности характеров и мировосприятия миллио­нов. «Деревня» была началом «целого ряда произведений, резко рисовавших русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы», - замечал писатель.

Бытовая повседневность, уклад русской жизни и «основы ду­ши», психология, настроение, скрытые мотивы поведения людей, их отношение к миру, к самим себе -вот что подвергает присталь­ному исследованию художник.

Тихон и Кузьма - центральные фигуры. Незаурядные, сильные, во многом разные натуры. Различны их пути-хозяина-торгаша и самоучки-правдоискателя. Но судьбы их родственны и даже типичны. Оба с великими тяготами пробивались в люди, не получив ни наследства, ни образования, ни навыков, ни семейных тради­ций. Но оба и надорвались. Итоги прожитой жизни плачевны у обоих

Осмысление их печального опыта становится ведущим моти­вом книги. Оно привносит животворное, одухотворяющее начало. Оно полезно для последующих поколений. Недаром Бунин подроб­но изображает Красовых в момент их кризисного состояния, тогда, когда пробудилось их самосознание, когда они стали способны к самоанализу, к воспоминаниям, к безжалостному подведению итогов, к резким суждениям о себе и окружающем мире, к сопоста­влению своих деяний и устремлений с общенародной жизнью. Их резкие наблюдения, их мысли и чувства придают книге накален­ность и масштабность, выводят героев из замкнутого существова­ния на просторы общерусского бытия.

«Чудной мы народ! Пестрая душа! То чистая собака человек, то грустит, жалкует, нежничает, сам над собою плачет...»; «Господи боже, что за край! Чернозем на полтора аршина, да какой! А пяти лег не проходит без голода. Город на всю Россию славен хлебной торговлей, ест же этот хлеб досыта сто человек во всем городе...»; «Эх, и нищета же кругом! Дотла разорились мужики, трынки не осталось в оскудевших усадьбишках, раскиданных по уезду... Хозя­ина бы сюда, хозяина!» так временами озлобленно думает Тихон Ильич.

Еще резче, острее мыслит и чувствует Кузьма. «Обдумывая свою жизнь, он и казнил себя и оправдывал. Что ж, его история- история всех русских самоучек. Он родился в стране, имеющей бо­лее ста миллионов безграмотных. Он рос в Черной Слободе, где еще до сих нор насмерть убивают в кулачных боях, среди великой дикости и глубочайшего невежества». «У, анафемы, до чего затоп­тали, забили народ!»... «Русь, Русь!.. Ах, пустоболты, пропасти на вас нету! Вот это будет почище «депутат хотел реку отравить»... Да, но с кого и взыскивать-то? Несчастный народ, прежде всего- несчастный!..»

Однако издерганные, недовольные, Тихон и Кузьма, оглядывая и оценивая пройденную жизнь, часто впадают в крайности, запуты­ваются в обвинениях и самооправданиях. Их думы, их споры, их вывода о себе, о народе, о России нередко истеричны, крикливы, односторонни. Их нельзя целиком отождествлять с авторским взглядом на мир. Но в их резких, ожесточенных наблюдениях есть, несомненно, болевая, тревожащая часть правды. Авторское созна­ние вбирает боль и тоску героев, но и возвышается над ними, постигая суть их трагедии, открывая их силу и слабость, светлые и темные корни их бытия.

Двойная система освещения - осуждения и оправдания - пре­обладает в изображении героев и всей народной жизни у Бунина, но не исчерпывает его. Аналитическое, исследовательское начало всегда господствует в искусстве Бунина над проповеднически-итоговым. Он ищет истоки, всматривается в запутанно-многословные причины народных бед и трагедий. Зависимость человека от быта, от окружения и от собственной души, от своих настроений, верова­ний, устремлений-не в ней ли таится разгадка?

Быт, уклад и «основы души» - центральные, неразрывные про­блемы повести. Они взаимозависимы, взаимопроникаемы. Быт не­отделим от психологии, душа от быта ... Здесь просматриваются ве­ковые запутанные узлы поведения и характеров россиян.

Огромное количество бытовых сцен, деталей и подробностей не случайно в «Деревне», они не имеют самодовлеющего значения. Они исполнены большого социально-философского и психологиче­ского смысла. Криво проложенный мостик, кондуктор в шинели с оторванным хлястиком, в галошах, забрызганных грязью при яс­ном солнечном дне, городской охотник в болотных сапогах, хотя никаких болот поблизости не было, грязь вокруг богатого двора, заплеванный пол в трактире Авдеича, изъеденный молью салоп, которым дорожит Сухоносый, недостроенная кирпичная изба Серо­го, мальчишка, кричащий о всеобщей забастовке и торгующий старыми газетами, так как новые городовой отобрал, затхлый пруд, где моется голый мужик, а стадо коров отправляет свои нужды, свадьба Дениса и Молодой... Еще сотни таких деталей и эпизодов. Каждый из них мог бы разрастись в рассказ или по­весть. Для Бунина это все явления одного плана. За ними встают и вековая отсталость и долготерпение народа, небрежение русского человека к себе, к хозяйству, быту, мечтательность и непрактич­ность, неумение соразмерить свои стремления, желания, способно­сти с реальными возможностями, неумение выбрать дело по силам. А в результате-неустойчивость настроения, капризность, недо­вольство буднями, обыденным, озлобление, неумение додумать свои мысли или даже доспорить, выслушать, понять собеседника.

Сам писатель придавал огромное значение образу Серого - са­мого нищего мужика Дурновки. В его отношении к жизни, хозяй­ству, избе, людям, в трагически-анекдотическом поведении откры­вались Бунину какие-то роковые недостатки русских людей, общенациональные противоречия. Не случайно братья Красовы по­стоянно возвращаются мыслью к судьбе Серого, а Кузьма даже сравнивает себя с ним: «Ах, ведь и он, подобно Серому, нищ, сла­боволен, всю жизнь ждал каких-то счастливых дней для работы».

Нерасчетливость, непрестанное ожидание чего-то лучшего в жиз­ни, своеобразная сказочная мечта о молочных реках и кисельных берегах подчеркнуты в поведении других героев и даже в массовых сценах. «Гуляет народ...-Надеется...-На что?-Известно, на что... На домового!» Позднее Бунин скажет о Сером: «сидит на лавке в тем­ной, холодной избе и ждет, когда подпадет какая-то «настоящая» работа,-сидит, ждет и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сде­лает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!» В невоспитанности, в невыработанности русского харак­тера и в неустроенности, страшной отсталости быта видел Бунин самую большую беду России.

«Есть два типа в народе, - замечал Бунин. - В одном преобла­дает Русь, в другом-Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как го­ворили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из дре­вами дубина, и икона»,- в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев».

Высоко ценя Эртеля как писателя и человека, много добивше­гося путем самовоспитания и приобщения к высотам культуры, Бу­нин разделял его суждения о России: «Русскому народу и его ин­теллигенции, прежде всяких попыток осуществления «царства божия», предстоит еще создать почву для такого царства, словом и делом водворить сознательный и твердо поставленный куль­турный быт».

«Деревня» сильна прежде всего предостерегающим словом пи­сателя. Он уверен: жизнь народа и России нуждается в ради­кальных изменениях. Но многомиллионные массы, казалось ему, еще мало подготовлены к гражданской активности, к разумному устроению своей судьбы. Бунин видел и с беспощадным мужеством свидетельствовал, какую бездну преград еще предстоит одолеть русскому народу: не только экономических, бытовых, социальных и политических, но и нравственных, психологических - в способах мышления и чувств, в нравах и верованиях, привычках и побужде­ниях.

Сразу глубоко понял и высоко оценил «Деревню» Горький: «...так глубоко, так исторически деревню никто не брал... Дорог мне этот скромно скрытый, заглушенный стон о родной земле_v до­рога благородная скорбь, мучительный страх за нее-и все это-но­во. Так еще не писали». Значение бунинской книги Горький видел в том, что она заставила «разбитое и расшатанное русское обще­ство серьезно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом быть или не быть России?», заставила «мыслить именно обо всей стране, мыслить исторически»¹.

После жгуче-современной «Деревни» Бунин почти сразу стал писать «Суходол» - книгу об ушедших временах крепостного права, о жизни, оскудении и вырождении мелкопоместных.

В новой книге нет «густоты», перенасыщенности, нервозности «Деревни». Повествование в «Суходоле» более спокойно, уравнове­шено, поэтично. Суровая правда не лишала ее открытого лиризма, поэзии родного края. Прообразом Суходола послужило родовое имение Каменка, а в нравах и судьбах Хрущевых угадываются факты из истории предков Бунина.

Вглядываясь в прошлое, писатель стремился понять, почему так быстро исчезло, разорилось и выродилось целое сословие мел­копоместных дворян. Дело было не только в экономике, в отмене крепостного права. Бунин ищет корни более глубокие, его все больше и больше занимает национальная психология, «русская душа».

Размышления о суходольской душе, «над которой так безмер­но велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта... древней семейственности», возникают в первой главе и, варьируясь, проходят через всю книгу, образуя философскую основу повество­вания.

Мотив удивления, тайны, странностей, которые предстоит раз­гадать, главенствует в повести. С первых же строк («В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу») автор вводит в сферу необычного, сложного, странного. Странной кажется при­вязанность Натальи, тети Тони и даже Аркадия Петровича, отца молодых Хрущевых, к Суходолу, к родовой разоренной усадьбе, где столько горя видели они. Странными были и взаимоотношения людей в Суходоле: дед был убит незаконным сыном своим, от не­счастной любви сошла с ума тетя Тоня, нелепо погиб Петр Петро­вич. Странными, непонятными были характеры людей, совмещав­шие в себе и доброту, беззаботность, мечтательность, и жесто­кость, своеволие, капризность, и смирение, долготерпение, покор­ность.

Русский характер... Основы души и поведения человека... Трудные, до сих пор до конца не познанные тайны человеческой психики затронул Бунин в «Суходоле». Потому, видимо, и волнует нас повесть сегодня, что не только о суходольцах, а об истоках и основах национального характера, о человеческих страстях вооб­ще размышлял писатель.

Тоном повествования, богатством интонаций и даже сменой голосов (рассказ ведется то от автора-рассказчика, то от Натальи, то от молодых господ) настраивал писатель на многосложное вос­приятие суходольской жизни-аналитически-трезвое и поэтически- трепетное, взволнованное. В «Суходоле» легко, непринужденно подхватываются и развиваются разные темы, а глубина постиже­ния их во многом зависит от соразмышления и соучастия читателя, к которому обращены и недоуменные риторические вопросы, и раз­вернутые лирические отступления, и сложный ряд ассоциаций, деталей-лейтмотивов, образов-обобщений. Каждая из десяти глав имеет свой сюжет, свои ведущие и побочные мотивы, свою тональ­ность, ритм, образный строй, даже лексику.

Дыханием вековой старины пронизаны первые три главы, образующие эмоционально-философское вступление к суходоль­ской летописи. Сказочно-древняя Русь с ее преданьями, поверьями, песнями. В них-вся история и душа народа, ибо все другое, со­деянное им, исчезало бесследно: выращиваемый хлеб съедался вы­копанные пруды высыхали, жилища не раз сгорали дотла. А где царят легенды, песни, сказки, непознанные силы природы-там не­редко возникают романтические, экзальтированные чувства.

Суходол как символ русского бытия и дворовая Наталья, взра­щенная поэзией и дикостью суходольской,- два вершинных образа, в которых сказалось сложное представление Бунина о России и русском характере. Суходольская жизнь полна ужасов и дикости. Но есть в ней и другое - поэзия, красота, беззаботность, старина, очарование степных просторов, их запахов, красок, звуков. Храни­тельница многих преданий и талантливая сказительница, Наталья пополняет характеры женщин, воспетых русской литературой. Од­нако Бунин и здесь вносит свои коррективы, изображая Наталью «во всей ее прекрасной и жалкой душе». Воспринимая мир и лю­бовь по сказочно-романтическим и религиозно-первобытным кано­нам, Наталья все силы своей богатой натуры растрачивает впу­стую, наполняет жизнь призрачными, выдуманными чувствами, добровольно принимает роль великомученицы.

Особенно поражают взаимоотношения Натальи и тети Тони, Натальи и циника Юшки. Невольно думаешь: до каких немыс­лимых границ могли доходить безропотная покорность одних и на­глая требовательность других!

Своеобразной кульминацией повести становится восьмая гла­ва, где появляется целый ряд колдунов, юродивых, божьих угодни­ков, странников, бродяг - многоликих представителей древней и по­лудикой Руси. Все они, как и суходольцы, «играли роли» -одни, действительно используя силу заговоров, заклинаний, примет и причитаний, глубоко веруя в целебность первобытного волхвования, другие, своекорыстные, притворялись блаженными и святыми, используя слепую веру окружающих в угоду своей праздности и пени. Среди них выделяется Юшка, бездельник, циник, охаль­ник, символически зловещая фигура тех деспотически-своевольных сил, которые расчетливо пользуются радушием, жалостью, добро­той и безграничным терпением наивных простолюдинов.

Дворянин по происхождению, влюбленный в поэзию дворян­ской старины, Бунин безжалостно разрушал поэтические легенды о дворянских усадьбах, о старой, патриархальной, будто бы домо­витой Руси. «Мы знаем дворян Тургенева, Толстого,-говорил пи­сатель. По ним нельзя судить о русском дворянстве в массе, так как и Тургенев и Толстой изображают верхний слой, редкие оазисы культуры». Суходольские дворяне - совсем иные. Семейная хроника Хрущевых свидетельствовала, что ни порядка, ни домовитости, ни подлинного хозяина не было в Суходоле. «У господ было в харак­тере то же, что у холопов: или властвовать, или бояться». Изнутри рушились крепостнические устои. «По-новому жить предстояло и господам, а они и по-старому-то не умели».

«Веси, грады выхожу, Русь обдумаю, выгляжу», «Не прошла еще древняя Русь» - такими эпиграфами открывал Бунин два сбор­ника рассказов, созданных после «Деревни» и «Суходола». Его по-прежнему волновали думы о России, о народе, о русском характе­ре. Сознанию и творчеству писателя был созвучен «один из последних заветов Гл. Успенского: «Смотрите на мужика... Все-та­ки надо... Надо смотреть на мужика».

Хорошо знавший реальную деревенскую жизнь, Бунин бук­вально приходил в ярость от надуманного, недостоверного изобра­жения народа, от головного, книжного сочинительства. Негодова­ние писателя прорывалось в письмах, газетных интервью, пу­бличных выступлениях. «А ведь теперь,- писал он в 1915 году,- де­ла стали еще хуже: литература наша изовралась невероятно, критика пала донельзя, провал между народом и городом образо­вался огромный, о дворянах теперешний городской интеллигент знает уже только по книжкам, о мужиках-по извозчикам и дворни­кам, о солдатах-только одно: «так что, ваше благородие», гово­рить с народом он не умеет, изобразители сусальной Руси, сидя за старыми книжками и сочиняя какой-то никогда не бывалый, утри­рованно-русский и потому необыкновенно противный и неудобо­читаемый язык, врут ему не судом, вкусы его все понижа­ются».

Бунин отвергал как старонароднические, так и неонароднические умозрительные пророчества: «Все эти разговоры о каком-то самобытном пути, по которому Россия пойдет в отличие от европейского Запада, все эти разговоры об исконных мужицких началах и о том, что мужичок скажет какое-то свое последнее мудрое сло­во-в то время, когда мир тяжело нести вперед по пути развития техники,- все это чепуха, которая тормозит дело».

Рассказы Бунина, как и его повести, отличались острой поле­мичностью, беспощадной правдивостью и-главное-глубиной про­никновения в сокровенные тайны национального бытия.

Казалось бы, писатель повествует о давно известном, даже привычном: обыкновенные крестьяне, будничные дела и заботы, встречи, разговоры, воспоминания, скудный быт, нищета, неспра­ведливость, жестокость одних и долготерпеливость, покорность, незлобивость других.

Однако незамысловатую жизнь крестьян Бунин изображал как бытийно значительную, таящую загадки общерусские, психологиче­ские, философские. Готовя к изданию сборник «Иоанн Рыдалец», Бунин писал в 1913 году: «Будут в этой книге и иного рода рас­сказы-любовные, «дворянские» и даже, если хотите, «философ­ские». Но мужик опять будет на первом месте - или, вернее, не му­жик в узком смысле этого слова, а душа мужицкая-русская, славянская».

Мало найдется книг в литературе, где бы обычная крестьян­ская жизнь была возведена до высокого философского и общезна­чимого смысла. Чуткие современники именно так воспринимали рассказы Бунина. «Иоанн-рыдалец, как это просто, прекрасно, правдиво рассказано Вами, - говорил Горький.- Это вы, это я, это все мы, вся русская литература рыдает денно и нощно, оплакивая злодеяния своих иванов грозных, не помнящих себя в гневе, не знающих удержу своей силе. Вот мне бы хоть один такой рассказец написать, чтобы всю Русь задеть за сердце»². Однако до сих пор «крестьянские» рассказы писателя воспринимаются поверхностно. Их еще слишком привязывают к прошлому, к прошедшей «злобе дня». Меж тем в них, как во всяком большом искусстве, нет по­следнего итога, в них-глуби и дали времен. Они открыты будуще­му, обращены к близким и дальним поколениям.

Русский крестьянин и русская нация в массе своей предстают в рассказах Бунина как богатая, но невозделанная почва. На ней появляются сильные побеги, но, не получая необходимой культур­ной подкормки, вырастают дичками или погибают, не успев расцвесть.

Таковы многие бунинские персонажи-колоритные, яркие, своеобычные, мечущиеся в поисках смысла жизни и применения своих недюжинных сил: богатырь Захар Воробьев, вся душа которого, «и насмешливая и наивная, полна была жажды подвига», 6eскорыстная Анисья, способная к великой самоотверженной любви, и ее талантливый, но непутевый сын Егор («Веселый двор»), трудо­любивый Авдей Забота («Забота») или Зотов, «брянский мужик», необыкновенно талантливый самородок, прошедший путь от маль­чишки на побегушках при купеческом амбаре в Москве до высокой правительственной службы и торговых занятий на Цейлоне («Со­отечественник»). О них можно сказать словами из письма Бунина по поводу его летних странствий 1914 года: «...опять всем нутром своим ощутил я эту самую Русь... опять сильно чувствовал, как огромна, дика, пустынна, сложна и хороша она».

Бунин умел в незамысловатой судьбе, эпизоде, даже разговоре открыть мгновенное и вечное, прекрасное и трагическое, злое и доб­рое, высокое и низкое. Один или несколько дней из жизни кресть­янина раскрывали не только сложность егo судьбы, характера, мы­шления, но и взаимосвязь, взаимозависимость человека и окру­жающего мира - природного, социального, бытового, историческо­го. В таком широком плане даны Захар Воробьев и Аверкий, Авдей Забота и лирник Родион, коновал Липат и Зотов.

Вслед за Чеховым Бунин обновлял жанр рассказа, он упрощал событийный сюжет, лишал рассказы внешней занимательности. Рассказы Бунина раздвинуты во времени и пространстве. Они вме­щают большое количество эпизодических лиц, конкретных деталей. Ассоциативное сопоставление их углубляет рассказ, вносит допол­нительные смысловые оттенки, которые придают частному факту, событию или состоянию широкий общезначимый интерес. В центре рассказа-не только судьба героя, но и общее состояние жизни, многосоставность, многоплановость бытия.

Как, например, духовно приподнят, опоэтизирован мужик в рассказе «Худая трава». Умирающий Аверкий вспоминает про­житую жизнь, пытается осмыслить ее, но не находит для того нужных слов и понятий. Бунин своим искусством заставляет ощу­тить его человеческую глубину, трудность и праведность его суще­ствования. Мы видим, сколько мук, тревог и горя пережил Авер­кий, не растеряв при этом доброты, смирения, душевной красоты, ощущения высокого смысла бытия. Недаром сам Бунин сказал о рассказе - «мужицкий Иван Ильич». Философская и социально-нравственная проблематика роднит его с рассказами Л. Толстого, выводит к думам о смысле и сложности мирозданья.

Высокое ощущение лада-единения с миром, собой, природой владело пером Бунина, когда он создавал такие поэтические вещи, как «Лирник Родион», «Пост». В них -представление о должном, духовно-творческом состоянии человека, к которому всегда стремился художник. Радостное любование красотой, неповтори­мостью земного мира и человеческой души, высота нравственных требований и устремлений проникали в самые мрачные бунинские рассказы, спасая от уныния и пессимизма.

Стремление к совершенству определяло и словесную магию бунинского искусства. Обостренность его взора, слуха, обоняния общеизвестны. Звук, свет, цвет, запахи, краски, формы, самый ритм жизни Бунин передавал так, что в восторг приводил самых иску­шенных любителей слова. Но как страдал художник, когда лишь только блестящую изобразительность, меткость слова ценили в его искусстве. Бунин избегал прямого выражения авторских мыслей и чувств, риторической назидательности. Но глубина постижения мира, свет авторского отношения окрашивали все в его книгах - первую фразу, которой Бунин всегда придавал «решающее значе­ние», тон, ритм, мелодию повествования, отбор деталей и подроб­ностей, их сочетание, сцепление и сопоставление. Так рождался бунинский с гиль-сдержанный, но не бесстрастный, а внутренне на­пряженный, звенящий каждым словом.

Бунинское слово прекрасно потому, что оно полновесно, оно выстрадано и выношено умом и сердцем мыслителя, философа, по­эта. Бунин никогда не играл словом, не искал новых сногсшиба­тельных словообразований, чем грешили некоторые символисты, акмеисты, футуристы и их позднейшие эпигоны. Слово у Бунина не гремит, как погремушка, оно - живое, музыкальное. В нем-пере­звон колоколов и колокольцев, что отлиты умелыми мастерами, где только им известный сплав металлов, меди, олова и серебра.

В бунинском слове, как в колокольном звоне,-своя энергия, свой сплав поэзии и прозы, мужества и сердечности, сострадания и гнева, восхищения и негодования, веры и сомнений.

Бунин всегда трепетно, молитвенно относился к слову. В годы словесного блуда, «в дни злобы и страданья» писатель звал беречь «наш дар бессмертный - речь». Он верил:

Молчат гробницы, мумии и кости,

- Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте

Звучат лишь Письмена.

Л. Крутикова

1 «Переписка А. М. Горького и И. А. Бунина».- «Горьковские чтения 1958-1959». М., Изд-во АН СССР, 1961, с. 52, 53.

2 А. А. Золотарев. Бунин и Горький.- «Наш современник», 1965, № 7, с. 103.