Психология русских дворян в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин»

Пушкин глубоко постигал психологию не только народной стихии, но и всех других (дворянских, в данном случае) слоев русской жизни, о чем свидетельствует роман “Евгений Онегин".

Роман поражает многоохватностью проблем, но, вероятно, важнейшая из них заключена в финале.

В толковании финала романа “Евгений Онегин" допускается сплошь и рядом (в том числе в солидных литературоведческих исследованиях) одна, мягко скажем, промашка. Силятся доказать, причем со ссылками на Достоевского и в яростном споре с Белинским, недоказуемое. А именно: говорят о том, что Татьяна в своем ответе на притязания Онегина осталась верна своему супружескому долгу:

Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.

Многим почему-то кажется, что здесь речь идет именно о супружеском долге. Но если это так, то Белинский был прав, усматривая в таком ответе “профанацию” долга, потому что “отношения, не освященные любовью, в высшей степени безнравственны”

Действительно, кому нужна "верность" без любви и в чем тут, собственно, состоит исполнение супружеского долга? Ведь по христианскому вероучению даже “пожелать” жены (или мужа) “ближнего своего" есть акт непристойного прелюбодеяния. А ведь Татьяна любит другого. Однако Белинский (а вслед за ним и другие критики, а также некоторые историки литературы) поняли ответ Татьяны, что называется, в буквальном смысле. Между тем, хотя Татьяна и говорит о “верности” своему супругу (ей кажется, что она об этом говорит!), на самом деле она верна не именно долгу супруги (это уже разрушено, если любишь другого!), а долгу человека.

Даже Достоевский в своем знаменитом очерке “Пушкин” (1880) допускает сначала небольшой сбой: “Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку” и т.д. Но писатель тут же и “поправляет” себя, когда говорит, что не может быть счастья, “если оно основано на чужом несчастье” и что счастье состоит “не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа”.

Последние строки - истинная правда и, стало быть, надо говорить о верности Татьяны не столько супружескому, сколько семейному долгу, или - еще точнее - долгу человеку. Это как раз и придает ее духовному облику высшую степень красоты. И в этом случае все сходится, а пушкинская мысль воспринимается без натяжек и искажений: Татьяна не может и не хочет разорвать семейный союз, ибо не может желать себе счастья за счет несчастья близкого, хотя и не любимого ею человека. И делает она это не из стремления “к высшей гармонии” (тут я еще раз немножко разойдусь с Достоевским), а в силу сознания непоправимости “греха”, унижения самой себя, если бы она позволила забыть (в сущности, истоптать в адюльтере) заветы о высшем назначении человека на земле - делать добро близким, проявлять по отношению к ним сострадание так же, как и к самому себе.

Исполнение такого долга - тяжелая миссия. Но без нее нет человека. Здесь налицо элемент жертвенности. И это, конечно, усиливает драматизм финальной ситуации, но, с другой стороны, делает образ Татьяны более человеческим и даже возвышенным» поскольку страдает героиня ради сохранения чести и добра.