Образ русского народа в драме А.С Пушкина «Борис Годунов»

Но, конечно же, Пушкин не упускал из виду и того, что именуется социальной сферой человеческого бытия. Однако и она раскрывается в его произведениях не напрямую и не “автономно” (что очень важно!), а через нравственно- психологическое состояние общества и народа. Вот, к примеру, заключительная фраза драмы “Борис Годунов” - “народ безмолвствует”. Эта авторская ремарка воспринимается обычно как указание на возможность осуждения нового царя (Самозванца), сразу же обнаружившего свою злодейскую “неправедную” сущность (убийство Марии Годуновой и ее сына). На самом деле у Пушкина здесь, как думается, другие акценты. Попытаемся их выделить.

Совершенно очевидно, что (по логике пьесы) народ содействовал Самозванцу, считая его чудесно спасшимся царевичем Димитрием. И эта доверчивость народа ко всякого рода демагогам и авантюристам не столько социальная, сколько психологическая, природная его черта. Самый “бунт” против Бориса подогревался слухами об участии Годунова в устранении законного наследника престола царевича Димитрия. Некоторые даже кричали: “Вязать Бориса щенка!”, сына Годунова, хотя дети, как известно, не могут отвечать за преступления своих отцов.

И вот принятый за “настоящего” царя, Самозванец входит в Кремль, а его помощник боярин Мосальский сообщает, что “Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом” (на самом деле были убиты). Однако народ не радуется, а “в ужасе молчит”. Опешивший Мосальский не без раздражения спрашивает: “Что же вы молчите? Кричите же: “Да здравствует царь Димитрий Иванович!” “Народ” тем не менее - “безмолвствует”. Этим и кончается пьеса.

Белинскому принадлежат замечательно сильные, энергичные слова о том, что в безмолвии народа “слышен страшный, трагический голос новой Немезиды, изрекающей суд свой новою жертвою - над тем, кто погубил род Годуновых”.

Литературоведы советских лет, принимая трактовку Белинского, говорили еще о том, что народное “безмолвие” - это как бы иносказание, характеризующее потенциальные возможности народа, его готовность пойти на борьбу с насилием и неправдой. Проводилась, следовательно, мысль о подспудной идее революционного возмездия, которое Пушкин будто бы предугадывал, завершая пьесу столь необычным способом.

В действительности Пушкин не мог думать о народной “Немезиде”, тем более о “возмездии” революционного характера. Желаемое в данном случае выдавалось за действительное. И вообще мы склонны были идеализировать народ (вольно или невольно), уповая на его высокую активность в делах истории. У Пушкина данный вопрос решается несколько иначе.

Народ “в ужасе молчит”, узнав о жестокой расправе над женой и сыном Годунова. Другой реакции у народа, пожалуй, и быть не могло. Ведь он сам раскрывал ворота в Москву польским наемникам во главе с Самозванцем и радовался его “восшествию” на престол. “Народ безмолвствует”... А как же иначе? Всякий, догадавшийся о своей ошибке, впадает в состояние, близкое к “шоку”. Тут уж не до “криков” в пользу нового царя, а сама мысль о “возмездии” - вообще смехотворна, потому что при всей своей “бестолковности” (такое бедствие часто сопутствует низовым слоям) народ все-таки понял, что он одурачен.

Кстати, Пушкин первоначально хотел назвать свою пьесу “комедией” о “беде” московскому государству и о Гришке Отрепьеве. И многое в ней напоминает комедию: ложный плач (“вой”) народа с просьбой к Борису “будь наш отец, наш царь”, затем его же (народное) “остервенение” против “злодейств” Бориса, ставшего государем и, наконец, бездумное решение “посадить” на трон неизвестно каким образом спасшегося и действительно ли спасшегося “царевича Димитрия”, то есть Самозванца. Он же, народ, “несется толпою” (сколько иронии в этом выражении, а возможно, и горечи Пушкина по поводу такого энергичного, но бессмысленного действия толпы!), чтобы “вязать”, “топить” всех Годуновых. Просто ералаш какой-то... И это не выдумка поэта, а точная характеристика “смутной эпохи", когда народ оказывался жертвою то интригующих бояр, то слепой веры в “нового” царя, то собственного страха перед непредсказуемыми обстоятельствами. Пушкину больно было все это ощущать, он досадовал, видя такие “гримасы" истории, страдал, замечая, как народ часто оказывался пешкой в руках политиканов (“давай искусно волновать народ”), и потому хотел оставить все, как было в первые дни захвата власти Самозванцем - в назидании, так сказать, потомкам. В первоначальном варианте пьеса завершалась возгласом одураченного народа: "Да здравствует царь Димитрий Иванович!.."

Потом Пушкин изменил концовку и вместо “да здравствует” поставил "народ безмолвствует”. По сама суть народного состояния как "лица истории" от этого не изменилась. Изменилась лишь отношение автора к ошельмованной массе: то, что прежде казалось "комедией", фарсом - на самом деле обнаружило свою трагическую сущность. "Когда сотворишь глупость, ничего не остается делать, как только молчать" - свидетельствует пословье. Пушкин это и зафиксировал своей ремаркой.

Сбиваемый с толку интригующими "верхами" (“то ведают бояре"), постоянно теряя веру в справедливость на земле, терзаемый нуждою и страданиями, народ часто оказывается во власти своих "инстинктов", то импульсивных, то вялых до последней степени. Так он становится “добычею", игрушкой в руках всевозможных проходимцев и самозванцев от "сильных мира сего". Так определяется в пьесе Пушкина драма человеческой истории, драма народной жизни, русского народа, в частности.