К.Ф.Яковлев. Глава 3. ДВЕ КНИГИ ОДНОГО ГОДА

Едва мы откроем ту и другую книгу, убедимся сразу: обе они чрезвычайно интересны. В них столько любопытнейших наблюдений, замечаний, столько примеров из языка народа и русских классиков, столько ссылок, объяснений! Читать их — величайшее удовольствие. Не удивительно: обе — результат многолетнего труда, многолетних раздумий и опоров. Но, читая обе книги, мы убеждаемся с первых же строк: взгляды авторов не только не одинаковы, они, пожалуй, прямо противоположны. Это относится и ко всему, что касается иностранных слов. В самом деле:

А. Югов, опираясь на мнение писателей — классиков русской литературы от Ломоносова до Максима Горького и Владимира Маяковского, а также на мнение видных языковедов (академиков Ф. И. Буслаева, А. Н. Шахматова, В. В. Виноградова, В. И. Чернышева и других), страстно защищал животворную народную струю речи в литературном языке и высмеивал «сегодняшних каченовских, сенковских, булгариных и гречей», которые меша­ют «вокнижению» разговорного языка, усвоению его языком литературным. Точно так же, доказывал А. Югов, мешали в свое время Пушкину и Крылову, Гоголю и Льву Толстому вводить в литературный язык «мужицкие», «бурлацкие» и прочие «низкие» слова и выражения.

Справедливо сказано? Да. В течение какого-то времени даже языковеды наши не смогли вырваться из оков прежнего, дореволюционного времени. Словари все еще загоняли писателей на прежний, дворянский «языковый пятачок». Словарь трудового парода по-прежнему отгораживался от книжного литературного языка запретительными пометами, с той только разницей, что вместо пометы «простонародное», ставилась другая: «просторечие». И даже слово «мужик», с уважением употребляемое Лениным, в книжном словаре получило пометы: «устар.» или «прост.». Столь же страстно протестовал писатель против «языковой интервенции» — безудержного вторжения иностранных слов, засоряющих русский язык.

«Чем образованнее человек, — говорил А. Югов,— тем глубже он обязан знать язык своего народа. А следовательно и надобность хвататься за иностранное словечко у того, кто дерзает писать статьи или книги, должна встречаться гораздо реже».

А между тем... «Иностранные слова льются и льются в русский язык столь страшным потоком, что скоро словарь иностранных слов будет превышать по своему объему словарь русских слов, в особенности если этому поможет встречная рука, оставляющая в русском языке только восемьдесят пять тысяч слов, да и то с запретительными и ограничительными пометами чуть не па каждое третье слово!» (Речь шла о «Толковом словаре русского языка» Д. Н. Ушакова.)

В свою очередь, Корней Чуковский, тоже опираясь на высказывания писателей-классиков и языковедов, взял под защиту язык «культурного общества» и с необычайной резкостью выступил против тех, кто призывает ограничить введение иностранных слов (никого, впрочем, не называя по имени). И «фальсификаторы» они, и «лжецы», и «злостные клеветники», и «узколобые националисты», и ... «тартюфы обоего пола»...

«Только простакам и невеждам можно навязывать мысль, будто русский язык терпит хоть малейший ущерб от того, что наряду со словом вселенная в нем существует космос, наряду с плясками — танцы, наряду с мышцами — мускулы, наряду с сочувствием — симпатия, наряду с вопросами — проблемы, наряду с воображением — фантазия, наряду с предположением — гипотеза, наряду с полосою — зона, наряду со спором — диспут, наряду с указателем цен — прейскурант, наряду с языковедом — лингвист.

Нужно быть беспросветным ханжой, чтобы требовать изгнания подобных синонимов, которые обогащают наш язык, тем более что у этих синонимов, как бывает почти постоянно, очень разные смысловые оттенки» (Корней Чуковский. Собр. соч., т. 3, стр. 92. М., «Художественная литература», 1966. Все ссылки в дальнейшем — по этому изданию).

Справедливости ради заметим: вряд ли есть люди, выступающие против «синонимов», и вряд ли кто требует в наши дни «выбросить из наших книг, разговоров, статей все нерусские, чужие слова — все, какие есть» (так пишет К. Чуковский на стр. 45 своей книги, подчеркнуто мной. — К. Я.).

Никто такого требования не выдвигал, в том числе и Алексей Югов. А что касается танца и пляски, например, это слова, обозначающие разные понятия, так же как космос и вселенная, сочувствие и симпатия, (ранее означало «сострадание», а ныне — «расположение», «приязнь», иногда «любовь»). В то же время предположение и гипотеза, языковед и лингвист не синонимы, а совершенно одинаковые слова, без каких-либо смысловых оттенков. Просто одни слова русские, дру­гие — греческое и латинское.

И еще писал К. Чуковский: «Сильнейшее негодование вызывают во мне те разжигатели узколобого национального чувства, тартюфы обоего пола, которые, играя на патриотических чувствах читателя, упорно внушают ему при помощи подтасовки цитат, будто вся беда русского языка в иностранщине, будто и Ленин, и Белинский, и все наши великие люди во всякое время, всегда питали к ней одну только ненависть» (90).

И еще.

Все дело в том, утверждал К. Чуковский, понятно ли иностранное слово. А поскольку теперь у нас тысячи вузов, радио, кино, телевидение, миллионные тиражи газет, иностранные языки в каждой школе, институты иностранных языков — то «современный читатель... даже права не имеет заявлять притязания на то, чтобы с ним говорили, как с недорослем, на каком-то упрощенном, облегченном, обедненном языке, свободном от всяких наслоений мировой культуры...» (87). Да простится автору его выражение: «читатель... даже права не имеет»!

И наконец:

«Замечательно, что русский народ, руководствуясь тонким чутьем языка, нередко отвергает существующее русское слово и заменяет его иностранным» (93). Высказывания Корнея Ивановича Чуковского приведены здесь наиболее полно. Но только потому, что они увлекательны, — в них много вопросов, относящихся к нашей теме. К сожалению, мысль автора несколько противоречива.

С одной стороны, автор книги радуется, что некоторые иностранные слова заменяются русскими: «Правда, эти слова вызывают досадное чувство, когда ими пользуются зря, не имея для этого никаких оснований.

И да будет благословен Ломоносов, благодаря которому иностранная перпендикула сделалась маятником, из абриса стал чертеж, из оксигениума — кислород, из гидрогениума — водород, солюция превратилась в раствор, а бергверк превратился в рудник.

И, конечно, это превосходно, что такое обрусение слов происходит и в наши дни, что

аэроплан заменился у нас самолетом,

геликоптер — вертолетом,

думкар — самосвалом,

голкипер — вратарем,

шофер — водителем (правда, еще не везде).

И, конечно, я с полным сочувствием отношусь к протесту писателя Бориса Тимофеева против слова субпродукты, которые при ближайшем исследовании оказались русской требухой. И как не радоваться, что немецкое фриштикать, некогда столь популярное в обиходе столичных (да и провинциальных) чиновников, всюду заменилось русским завтракать...» (57—58).

С другой стороны, он благословляет «тяготение» к иностранным словам: «...не смешно ли дрожать и бояться, как бы не повредило ему (языку. — К. Я.) какое-нибудь залетное иностранное слово!» (67).

«Замечательно, что русский народ... нередко отвергает существующее русское слово и заменяет его, иностранным» (93).

С одной стороны, К. Чуковский отмечает силу и выразительность чистого русского языка: «Даже в те эпохи, когда в язык проникает наибольшее число новых оборотов и терминов, а старые исчезают десятками, он в главнейшей своей сути, остается все тем же, сохраняя в неприкосновенности золотой фонд и своего словаря, и своих грамматических форм, выработанных в былые времена. Сильный, выразительный и гибкий язык, ставший драгоценнейшим достоянием парода, он мудро устойчив и строг» (43).

С другой стороны, говорить на чистом русском языке, по его мнению, значит — говорить «на каком-то упрощенном, облегченном, обедненном языке (87).

Впрочем, каковы бы ни были противоречия, нетрудно убедиться: основная задача К. Чуковского, поставленная в книге «Живой как жизнь», — защита иностранных слов, в то время как основная задача А. Югова в книге «Судьбы родного слова» — борьба против тех иностранных слов, без которых можно обойтись, борьба против «языковой интервенции».

Но кто же прав?

В некоторых литературных кругах утвердилось мнение, что прав Корней Чуковский. Его книгу называли «блестящей». Когда заходил спор об иностранных словах, говорили: «Этот вопрос блестяще решен К. Чуковским в книге «Живой как жизнь». Она была переиздана, вошла в Собрание сочинений писателя. Наконец, книга рекомендована для изучения студентам-словесникам.

В то же время судьба книги А. Югова сложилась не так счастливо. И даже при самом издании она почему-то лишилась одной из важных глав — «Против желтых би­летов» («Нева», 1962, № 1), где А. Югов выступил против «проекта», всерьез предложенного К. Чуковским, выдавать «желтые билеты» всем, кто тяготеет к просторе­чию. Эти билеты, — писал К. Чуковский в статье «Всей громадой», напечатанной в «Известиях» (1961, № 168), — «следовало бы специально предназначать для тех все еще многочисленных граждан, которые не успели еще изжить старые грехи просторечия. Эти грехи они получили от предков... В большинстве это люди пожилые, вышедшие из темной и косной среды». То есть под флагом борьбы с темнотой и косностью предлагалось отвернуться от народности русского языка, or того, что Пуш­кина сделало Пушкиным, Крылова — Крыловым и т. д. (Справедливо вспоминал А. Югов и слова Льва Толстого: «Мы часто говорим дурным языком, а народ всегда хорошим».) А к чему поворпуться? Видимо, к так называемой гладкописи, которую Толстой считал «дурным» языком, и, опять-таки, к языкам иностранным?

Что касается книги «Живой как жизпь», все было бы действительно блестяще, если бы вопрос об иностранных словах был в конечном счете решен. Все было бы действительно блестяще, если бы К. Чуковский не противоречил сам себе и, доказывая свою мысль, с достаточной полнотой и не предвзято излагал взгляды великих людей, на которые он опирался, и если бы в его книге не было, вольных или невольных, принципиальных ошибок (ошибки, как известно, не снимаются сильными выражениями по адресу противников). Все было бы действительно блестяще, если бы книга «Живой как жизнь» не стала своего рода теоретической основой для сторонников «тяготения» к иностранным словам.

Известно: 1962-й год не ослабил потока иностранных слов в русский язык. Скорее, наоборот. И он особенно усилился с переизданием книги «Живой как жизнь» (1966 год). А переиздана она была почти со всеми недостатками и со всеми ошибками.

Ошибаться может, конечно, всякий. Иную ошибку можно и не заметить, да и заметив, не обратить на нее внимания. Но, коль она влияет на решение серьезных вопросов, мы, хотим этого или не хотим, обязаны выявить ошибку, чтобы можно было устранить ее. Этой обязанностью и руководствовался автор брошюры, вчитываясь в строки покойного Корнея Чуковского.

ДАЛЕЕ

ОГЛАВЛЕНИЕ