К.Ф.Яковлев. Глава 10. О КУЛЬТУРЕ И КУЛЬТУРНОСТИ |
| 18.03.2009 00:37 |
|
Возвращаясь опять к книге «Живой как жизнь», заметим: такие слова, как пролонгировать, аннулировать, лимитировать, «коробят» автора не потому, что могут свободно заменяться русскими, а лишь «потому, что они вошли в нашу речь из обихода всевозможных канцелярий» (стр. 93—94); такие народные формы, как «пока», «я пошел», «вроде дождик идет» и др. «пора амнистировать, потому что их связь с той средой, которая их породила, успела уже всеми позабыться...»; "едва я услыхал от одной очень милой медицинской сестры, что осенью она любит ходить без пальта, я невольно почувствовал к ней антипатию» (стр. 31).Откуда это? Неужели тоже — результат защиты «тяготения»? Над такими словами в речи простого человека смеялись и раньше. Правда, смеялись господа, которые все-таки свысока смотрели на людей без образования.Да вот хороший пример из шолоховского «Тихого Дона».Помните, как «воспитывал» Григория Мелехова образованный и, к его чести, неглупый офицер сотник Копылов?«— ...А говоришь ты как? Ужас! Вместо квартира — фатера, вместо эвакуироваться — экуироваться, вместо как будто — кубыть, вместо артиллерия — антилерия. И, как всякий безграмотный человек, ты имеешь необъяснимое пристрастие к звучным иностранным словам, употребляешь их к месту и не к месту, искажаешь невероятно, а когда на штабных совещаниях при тебе произносятся такие слова из специфически военной терминологии, как дислокация, форсирование, диспозиция, концентрация и прочее, то ты смотришь на говорящего с восхищением и, я бы даже сказал, — с завистью».В наше время, при всеобщем образовании, «необъяснимое пристрастие» идет и от науки, слишком загроможденной иностранными словами, и от газет, не отличающихся особым пуризмом (как не вспомнить ленинское: «Именно газетный язык у нас, однако, тоже начинает портиться»), и — от защитников «тяготения». Несомненно, что и глава «Иноплеменные слова» в книге «Живой как жизнь», изданной большими тиражами, плюс выступления автора по радио и телевидению — все это в сильной степени способствовало распространению мнения, что, если хочешь приобщаться к культуре, приобщайся к иностранным словам *.И приобщаются. А. К. Югов хорошо высмеивал жеманных модников и модниц, что, скривив губки, поют изнеможенно: «Абсолютно не в курсе дела», вместо того чтобы сказать просто: «Право, не знаю».Защищая «тяготение», у нас очень часто говорят о «культурном уровне» людей. И невольно думаешь: как легко поймать нашего «широкого» читателя на «культурную» приманку! Ведь сколько веков простой народ наш, известный глубоким и живым, самобытным умом, создавший и богатейший язык, способный выразить самые тончайшие оттенки мысли и чувства, — сколько веков он лишен был в массе своей и грамотности и культуры. Удивительно ли, что так велика его тяга к культуре с первых же лет Советской власти! Да взять то же «пальто», о котором еще академик Грот писал в «Филологических разысканиях»: конечное «о» в нем «не составляет приметы рода и склонения». Чуть не сотню лет, не думая о «приметах», народ склонял его что называется вдоль и поперек (и правильно делал: если попало в русский язык — изволь подчиняться его законам!). Но едва узнал он, что склонять это иноземное слово «некультурно», — с поразительной быстротой отказался от склонения. Тянулся народ к культуре и — натыкался на иностранные слова, которыми щеголяли «культурные» люди. Что ж, пусть не всегда правильно, однако осиливал и это, непривычное для себя. *Военнослужащий Ю. Сидорченко в письме от 10 ноября 1968 г. в редакцию журнала «Молодая гвардия» по поводу моей статьи, между прочим пишет: «Чтоб дальше говорить только «за», я выскажу вначале то, в чем не согласен с Яковлевым. Почти все время он говорит только о Чуковском. Я бы сказал, даже больше, чем следовало бы... Чуковский любит русский язык, но он просто недооценивает вреда засорения языка иностранными словами. А ведь чистый наш язык до чего же красив!..» Чтоб не оставалось недоразумений, скажу: не из удовольствия спорю я с покойным старейшим литератором. Неудобно и оттого, что надо еще доказывать совершенно ясные вещи. Да, говорю почти только об этой книге, ибо в ней — наиболее развернутое обоснование и оправдание современного увлечения иностранщиной. И дело не в том, любит или не любит. Пусть «просто недооценивает вреда», просто ошибается. Но разве не надо разобраться в ошибках? Кстати, как верно чувствовал это Ленин! Вспомним еще раз: «недавно научившемуся питать простительно употреблять, как новинку, иностранные слова», но «литераторам простить этого нельзя». Бесспорно: литератор должен быть человеком особо высокой языковой культуры, обязан знать и законы языка, и всегда заботиться о чистоте своей речи, а тем более — печатного слова. Надо ли доказывать, что культура языка, наряду с правильным употреблением русских слов и иностранных, по необходимости вошедших в русский язык, подразумевает также и неупотребление чужих сорных слов, которые свободно могут заменяться равносильными русскими! Кстати, и Ленин, будучи сам человеком высочайшей языковой культуры, говорил именно об этом — о порче русского языка употреблением иностранных слов, когда можно сказать по-русски. Именно культуру языка имел в виду Белинский, когда заявлял, что употребление иностранных слов без нужды противно здравому вкусу. И, безусловно, прав Алексей Югов (повторим его слова): «Чем образованнее человек, тем глубже он обязан знать язык своего народа. А следовательно, и надобность хвататься за иностранное словечко у того, кто дерзает писать Статьи или книги, должна встречаться гораздо реже, чем у человека с недостаточным образованием». Нет никакого сомнения: в конце концов станет для всех очевидной глубина этих мыслей о культуре языка; в конце концов с наших модников слетит налет щегольства, о нем будут вспоминать с улыбкой, а борьба за чистоту речи будет всеобщей. Слушая человека, увлеченного «тяготением», любой скажет: «Какая нечистая, некультурная речь у товарища! Сколько ненужных нерусских слов!» И люди будут замечать друг другу: «Почему ты выражаешься так небрежно: «удобрение... дает эффект»? Не эффект нам нужен, а урожай. А как все-таки действует, как именно сказывается это удобрение? Учись, дорогой, выражаться точнее, по-русски. Ведь русский язык такой определенный, такой точный и ясный! Иностранные же слова, взятые напрокат, часто неточны, расплывчаты, общи. Ленин хорошо подметил: дефект в одном случае — недостаток, в другом — недочет, в третьем — пробел, в четвертом — неисправность...» А сейчас, говоря о культуре языка, должны ли мы смеяться над колхозниками и рабочими, иногда употребляющими невпопад и не к месту иностранные слова? Нет, ни рабочий, ни колхозник в этом не виноваты, они действительно стремятся к культуре. Именно с нас, работников культуры и науки, с литераторов, журналистов надо начинать борьбу за подлинную культуру русского языка. Надо не «стесняться», а по возможности чаще вспоминать мудрый завет Ленина «Об очистке русского языка», и не только вспоминать, а на деле объявить войну употреблению иностранных слов без надобности. Именно мы превращаем иностранные словечки в своеобразную моду, средство щегольнуть друг перед дружкой «образованностью». И если тот же колхозник захочет узнать что-то новое по своей специальности, где сеять, например, мы не скажем ему попросту: «в низине», а обязательно— «на пониженных элементах рельефа» (я не выдумываю, беру пример из вышедшей брошюры); не скажем: «наилучший», а — «оптимальный»; не скажем: «убрать вовремя» или «подумать, когда лучше убрать», а — «учитывать фактор времени». Читай, колхозник, и трепещи перед нашей ученостью! Мы уже так привыкли к этому! По сути дела, привыкли совершенно не думать о том, чтобы язык русский «все более и более вырабатывался, развивался, становился гибче и определеннее», о чем когда-то мечтал Белинский, и блещем затертыми иностранными штампами. Даже писатели. Один из молодых выразился: «Они ко мне импонируют». А совсем уже старый писатель за вр'емя беседы трижды, если по больше, осудил «миакашонство». Конечно, здесь просто оплошность. Вспомнив давно уже затасканное, пронафталиненное слово, заглянул бы в словарь — и исправился, сказал: «амикошонство». Ошибка же лишний раз показала, как далеко оно его русскому сознанию и как велико желание блеснуть. Недавно мне пришлось читать повесть двоих, тоже седых уже писателей. К счастью, читал в рукописи, а не в книге, и, надо надеяться, она все же не будет нигде и никогда напечатана. Я долго не мог понять: то ли авторы хотят высмеять стиль так называемой «производственной» повести, то ли пишут всерьез. Нет, авторы не шутили, и веселого в повести ничегошеньки не было, как не было, впрочем, и характеров действующих лиц. Зато были в ней: «демпферы» («глушители») и — «задемпфировали», «резонанс» (здесь—«разбалтывание»), «супердизель», «травелерный», «участок координат форсажа», «всех параметров», «периметры», «динамометрия», «техометры», «фолькен», «потенция», «экспрессивный», «эффективный», «интимный», «интригующий», сакраментальный», «консервация души», «компенсация», «артикуляция», «элемент доминанты», «статус-кво», «триангуляционный», «узкофоркамерный», «не стабилизировался», «идейно-нравственная полярность», «кульминационная часть», «прагматичка», «подверг аутодафе»... И т. д., и т. п. В повести и бородка—не просто бородка, а бородка-бламанже. Там и бульон — не бульон, а консоме. Да, да. Сидит заводская девчонка в районном ресторанчики и «заканчивает свой консоме»... Может быть, пишущие — новички? Нет, утвержденные члены СП. Почему они так пишут? Все потому же: хотят щегольнуть культурой, иностранным словечком. Русский язык они знают и чувствуют много слабее. Но не страшнее ли, когда человек нанизывает одно иностранное слово на другое дажо но стараясь удивить кого-то, а по самой обыкновенной привычке. Он знает и слова, и оттенки значений, а попроси его выразиться по-русски— сто потов прольет, в муках находя пригодное, да и откажется все же. Вовсе отвык от русского языка! А друзья-товарищи, вместе того чтобы вовремя высмеять, завидуют ему и за ним тянутся. Поделиться с друзьями:Похожие материалы:
|
