Г. Степанов - Назидательные примеры Сервантеса

Более трехсот пятидесяти лет прошло с тех пор, как умер Сер­вантес (1547-1616). Почти столько же лет живут, развиваются в на­шем восприятии, вмешиваются в нашу духовную жизнь, формируют наши вкусы и воспитывают нас на примерах своей собственной жизни знаменитые герои, созданные мощным воображением великого испанского художника: Дон Кихот, Санчо - главные действующие лица. гениального романа «Дон Кихот» (I ч.- 1605, II ч.- 1615), прелестная цыганочка, чем-то удивительно похожий на Ламанчского рыцаря лиценциат Видриера, реально ни на кого не похожая английская испанка,"милые жулики" Ринконете и Кортадильо и другие персонажи «Назида­тельных новелл» («Novelas ejemplares» - 1613).

 Обычно словом «новелла» называется теперь жанр небольшой повести для короткого рассказа. Во времена Сервантеса по традиции, воспринятой от итальянцев эпохи Возрождения, словом novela (итальян­ское novella) обозначалось понятие «повесть». То же самое испанское слово novela передает и значение «роман». «Новеллы» Сервантеса повест­вуют о частных жизненных казусах, приключившихся с его героями; в них не развернуто то широкое полотно народной жизни в многообразных ее проявлениях, которое поражает нас в романе «Дон Кихот». И вместе с тем большинство новелл очень густо населено действующими лицами, изобилует множеством важных событий, охватывает ­ большие промежутки времени, имеет широкую географию, что делает их похожими не на короткий рассказ, а скорее на небольшой роман. Собранные вместе под единым названием, эти, казалось бы, частные истории являют собой монтаж, который отражает многие существенные стороны национального бытия и может рассматриваться как важное дополнение к «Дон Кихоту», этой энциклопедии испанской жизни кон­ца XVI - начала XVII столетия.

В слове ejemplar (мн. ч. ejemplares) общенародный испанский язык и литературная испанская традиция соединили два значения, и потому в русском языке трудно найти адекватное ему слово. В общем употреблении ejemplar имеет смысл «назидательный», "образцовый", но следует обратить внимание на то, что это прилагательное образовано от существительного ejemplo, которое по давней литературной тради­ции использовалось для обозначения «жизненного примера», «казуса из жизни», облеченных в форму притчи, небольшой повести, рассказа. Знаменитое произведение Хуана Мануэля (1282-1348) "Граф Луканор" (1335) имеет следующее полное название: «Книга примеров графа Луканора и Патронио». Этот ранний образец средневековой новелли­стики состоит из пятидесяти с лишним коротких рассказов о различ­ных случаях из жизни («примеров»), имеющих наставительный, нази­дательный характер. В предисловии к сборнику Хуан Мануэль пишет: «Эту книгу написал дон Хуан, сын весьма благородного инфанта дона Мануэля,- написал, желая научить людей, как они должны блюсти свою честь, увеличивать богатства, умножать свое состояние и вступать па путь спасения души. В эту книгу он поместил примеры действитель­ных событий, наиболее, по его мнению, полезные для достижения озна­ченной цели. И было бы удивительно, если бы человек не нашел в этой книге примера на любой случай своей жизни».¹

Сходные мысли высказывает и Сервантес в предисловии к своим «Новеллам»: «Я назвал их «назидательными», и действительно, если как следует посмотреть, среди них нет ни одной, из которой нельзя было бы извлечь полезное назидание... Моей задачей являлось вынес­ти на широкую площадь нашего отечества своего рода шарокатный стол, к которому каждый мог бы подойти и развлечься без всякого вреда (или, вернее сказать, без вреда для души и тела), поскольку пристойные и приятные упражнения скорее полезны, чем вредны». И здесь же автор добавляет: «Я беру на себя смелость сказать, что если чтение этих «Новелл» каким-нибудь образом наведет моего чита­теля на дурные желания и мысли, то я охотнее согласился бы отсечь руку, написавшую их, чем выпустить их в свет».

А теперь послушаем, чем руководствовался еще один замечатель­ный испанский новеллист, почти наш современник, Мигель де Унамуно (1864-1936), выпуская в свет свои «Назидательные новеллы» (полное название - «Три назидательные новеллы и один пролог», 1920): "Я на­зываю мои новеллы назидательными, ибо даю в них  в соответствии со значением этого слова - примеры назидательности, примеры, взятые из самой жизни, из самой реальности" ².

Итак, три писателя, представляющие три этапа испанской исто­рии - средневековье, Возрождение и современность - высказали при­мерно одинаковые суждения о назначении своих литературных творе­ний. В этой устойчивости формул обращения к читателю можно ви­деть не только условности, определяемые жанровым своеобразием про­изведений, но и безусловную, бесспорную функцию литературы, да и вообще любого настоящего искусства,- воздействовать активным об­разом на современников и потомков в соответствии с задачами воспи­тания в них определенных форм общественного сознания.

Разумеется, разные эпохи ставят перед писателями различные задачи, развивающаяся литература предоставляет писателю XIV века или XX века разные методы художественного воплощения своих идей и концепций. Так, обращение Хуана Мануэля к жанру новеллы было само по себе идеологически значимым фактом, поскольку в литературе средневековья этот жанр бытовал по преимуществу в народной среде, тому он имел «помету» демократичности и был рассчитан на широ­кую аудиторию, на «людей простых, не слишком ученых». В этом смысле этот жанр противополагался «ученой литературе», рассчитан­ной в первую очередь на узкий круг избранных. Напротив, обращение Мигеля де Унамуно к тому же жанру в новой исторической и лите­ратурной обстановке было данью традиции, но принципиально новым по сравнению с Хуаном Мануэлем и даже Сервантесом можно считать ориентацию его на заимствование примеров «из самой жизни, из самой реальности».

У Хуана Мануэля, как тонко заметил Б. А. Кржевский, «своеоб­разный просветительный пыл, энциклопедический размах научных интересов, выдвижение историко-политических проблем, заботы об инте­ресах широкого читателя уживаются, конечно, с типичным и крепким еще средневековым укладом, и в частности, с живучестью норм религиозной идеологии всех видов и оттенков» ³.

В «Новеллах» Сервантеса элементы назидания основываются на принципах гуманистической морали, и хотя порой некоторые церков­ные заповеди звучат (по необходимости должны были звучать) из уст повествователя и героев, мощный голос рационалистического свободо­мыслия заглушает их. Назидание Сервантеса - действенное оружие Возрождения - резко противостоит религиозно-дисциплинирующей про­паганде католицизма и церковно-полицейскому кодексу нравственности.

Проблема нравственного воспитания - вечная общественная про­блема. Она встает перед обществом с особой остротой на стыках раз­ных эпох, в периоды революционного взлета и национального кризиса. Испанское общество, сбитое с толку претензиями на мировое господ­ство, ослепленное победами столетней давности, опутанное иллюзор­ными мечтами и надеждами, к началу XVII века оказалось ввергнутым во вполне реальный, видимый и ощутимый кризис, захвативший все стороны жизни: экономику, политику, мораль, быт, общественные ин­ституты.

Сервантес обратился к своим соотечественникам с «примерами нравственности и красоты» как раз в то время, когда Испания, может быть, как никогда прежде, нуждалась в правильных моральных ориен­тирах. Его «Назидательные новеллы» были злободневным откликом на реальные запросы современного ему общества. Вместе с тем, будучи построенными «с тысячью выдумок», но на основе художественной правды и типизированных жизненных конфликтов, они не теряли своей актуальности и в последующие эпохи, когда народы и нации формировали, пропагандировали и защищали уже совсем иные кодексы морали и облекали их в другую правовую и художественную форму.

Сам Сервантес писал в предисловии о том, что «полезную и вкус­ную пищу можно извлечь как из всех новелл, взятых вместе, так и из каждой в отдельности». «Назидательные новеллы» весьма разнообразны в жанровом отношении. Одна из самых популярных новелл озаглавлена «Цыганочка» («La gitanilla»). Она относится к повествованиям «сказоч­ного» характера и являет собой образец высокой поэтичности, где «идеальная» правда, изображенная приемами идиллической пасторали, сочетается с реалистической обрисовкой нравов, характеров и социаль­ной среды. Необыкновенные и удивительные события повести происхо­дят в цыганском таборе, во время кочевья из Мадрида в Мурсию. Пере­плетение бытового и условного находит своеобразное отражение в той характеристике, которая дается Сервантесом социально отверженному племени цыган. Самое начало рассказа воспроизводит обывательское представление о цыганах, широко распространенное в эпоху Сервантеса: «Похоже на то, что цыгане и цыганки родились на свет только для того, чтобы быть ворами: от воров они родятся, среди воров вырастают, воровскому ремеслу обучаются и под конец выходят опытными, на все ноги подкованными ворами...» Однако Сервантесу дороги не эти мещанско-обывательские наговоры, а поэтическая «идеальная» правда о воль­нолюбивом сообществе цыган, имеющем для него смысл символа нрав­ственности «естественного человека», свободного от угрюмых законов феодально-абсолютистской власти. Патетический монолог старого цы­гана, сходный в некотором отношении с мечтаниями Дон Кихота о зо­лотом веке, содержит, однако, в отличие от них, точно адресованные критические стрелы. «...Мы не враждуем друг с другом; мы не встаем до зари для того, чтобы подавать прошения, ухаживать за магнатами и хлопотать о милостях. Золоченые потолки и пышные дворцы наши - это лачуги и кочевые таборы; наши картины и фламандские ланд­шафты-те самые, которыми дарит нас природа среди высоких скал... Одним словом, мы - люди, живущие своей смышленостью и сноров­кой, и, не считаясь со старинной поговоркой: «Церковь, море или дво­рец» - мы имеем все, чего хотим, ибо довольствуемся тем, что имеем». Восхитительный образ цыганочки по имени Пресьоса (что значит «пре­лестная», «драгоценная»), как бы от природы одаренной взыскательной моралью, возвышается над всеми другими персонажами, реальными и вымышленными. Именно на примере ее жизни, вернее - кусочка жизненного пути, Сервантес показывает и победу истинной любви над сословными предрассудками, и необоримую силу подлинной свободы вообще.

Новелла «Цыганочка» принадлежит к числу шедевров мирового значения. Литературная судьба ее примечательна тем, что новелла эта неоднократно перерабатывалась в европейской драматургии. В 1338 году в Москве был поставлен балет «Цыганка», а пьеса «Цыга­ночка», написанная Сесаром Муньосом Арконадой по мотивам Серван­теса, была показана московским цыганским театром «Ромэн» в 1943 году. По тексту «Цыганочки» в испанском издании 1816 года изучал испан­ский язык Пушкин.

В новеллах «сказочного» цикла, сколь бы ни был легендарным их сюжет, какими бы неправдоподобными ни казались бесчисленные встречи, расставания, узнавания и счастливые развязки, Сервантесу не изменяет чувство реальности жизни. Как согласовать сказочный вымысел новелл со стремлением автора к «правдоподобию» (verisimilitud) и "правдивости" (verdad, veracidad), то есть к тем принципам, на которых зиждется реалистическое отражение действительности? Художественный реализм многообразен, и у Сервантеса он принимает иногда форму «идеальной истины». «Поэт,- говорит Сервантес устами одного из героев «Дон Кихота»,-повествуя о событиях или же воспевая их, волен изображать их не такими, каковы они были в действительности, а такими, какими они долженствовали быть» ⁴.

В «Английской испанке» («La espafiola inglesa») на первый взгляд всe кажется неправдоподобным. Сам автор, завершая повествование, пи­шет: «Таким образом, удивление сменялось удивлением и одно чудо - другим». Однако, основываясь на вымысле и фикции, Сервантес силой соображения создает «высокую правду» страстной любви, моральной до­блести, стойкости и человеческого благородства. Этическая философия гуманизма открыто противопоставляется реальной нравственной практике испанского дворянства и моральным фикциям римско-католической церкви. В этом сознательном столкновении двух идеологий нельзя не  увидеть реалистического отражения борьбы в сфере идей, мыслей и чувств.

В фантастическом нагромождении случайностей, в калейдоскопической смене валетов в падений, приключающихся с героями новеллы, современный Сервантесу читатель не мог не уловить реальную правду  мироощущения, «второе было свойственно и персонажам повести, и ему самому: зависимость от превратностей судьбы, тоскливое чувство одино­чества, незащищенности от жизненных бурь, противных ветров, бедствий. несчастий и гибельных концов.

«Правда поэзии» подтверждается в новелле «правдой истории» (вспомним простодушное замечание Санчо Пансы о том, что история должна быть правдивой»). К числу реальных исторических фактов,  описанных Сервантесом, можно отнести набег английской эскадры на Кадис в 1596 году, сражение с турецкими галерами арнаута Мами, нападение алжирских пиратов на испанские корабли у мыса Трех Марий и некоторые другие.

«Ринконете и Кортадильо» относится к жанру так называемой «плутовской повести».

Образ пикаро - бродяги, плута и мошенника - был типичным для Испании второй половины XVI-XVII веков. Упадок промышленности и сельского хозяйства тяжело отразился и на производителях, ремеслен­никах и крестьянах, и на «благородном сословии», растерянно взиравшем на экономическую катастрофу. Пустели города и села. Массы людей без профессий или утерявших свою профессию заполонили дороги Испании в поисках легкой добычи. Армия прожорливых плутов, бродяг, живущих чудесами Магомета» (то есть игрой и воровством), разбойников, сутенеров, скупщиков и перекупщиков, немалую часть которых составляли деклассированные дворяне, становилась подлинным национальным бедствием. По неполным подсчетам, к концу XVI века в Испании количество бродяг достигало 150 тысяч. Жизнь и быт этой разношерстной люм­пенской массы были отражены в критической по своей направленности и реалистической по методу изображения плутовской повести и романе.

При всей своей традиционности плутовская повесть «Ринконете и Кортадильо» вносит черты нового в развитие этого жанра. Основывая повествование на личных наблюдениях севильского периода своей жиз­ни (с середины 80х годов XVI века до 1603 года), Сервантес вместе с тем передает социально-политическую обстановку и моральную атмос­феру всей современной ему Испании. Если в таких классических образцах плутовского жанра, как повесть «Ласарильо с Тормеса» или в романе Матео Алемана «Гусман де Альфараче» (1599), при всей их сатириче­ской тенденциозности и беспощадном реализме, внимание сосредоточи­вается главным образом на превратностях судеб гонимых нуждой и голо­дом героев, то в «Ринконете и Кортадильо» делается смелое и дерзкое сопоставление социального дна с «добропорядочным» севильским обще­ством.

Жизнь и быт маленького воровского цеха, которым руководит Мониподьо, иерархия взаимоотношений его подчиненных как в кривом зеркале отражают нравы и обычаи большого мира, в котором царят те же законы корысти, наживы и всеобщего воровства. Вот что пишет о Севилье конца XVI века один из современников Сервантеса:

«Здесь нет никакого порядка в управлении, мало правды, мало сты­да божия, еще меньше честности, никто не добивается своих прав без подкупа, не вступает во владение своим имуществом, если не отдаст де­сятую часть казначею... или же сборщику налогов; никто не исправляет своих обязанностей, не занимается подобающим ему делом; все служит предметом купли и продажи... Торговля превратилась в грабеж и спе­куляцию... Каждый стремится обделать свои делишки. Бедные продол­жают изнывать в бедности, богатые насыщают свою ненасытную алч­ность...»

Тайная воровская братия, списанная Сервантесом с натуры, заслу­живает резкого осуждения, но не меньшего осуждения заслуживает и шайка тунеядцев дворян, корыстолюбивых чиновников, продажных альгвасилов, бессердечных ростовщиков, разбойников-купцов и алчных судей - таков истинный смысл авторского назидания.

Язвительный сарказм этой печальной повести заключается еще и в том, что воровской мирок Мониподьо оказывается в некоторых отно­шениях даже лучше устроенным, чем так называемое «добропорядочное» общество: в нем царит дух товарищества и взаимопомощи, каждый член братства «честно» исправляет свои обязанности, у каждого из них есть твердые, хотя и превратные представления о справедливости, «профес­сиональном» долге, есть и «стыд божий», как у всех «истинных» хри­стиан.

Великое искусство Сервантеса на «малом» примере осветить большие жизненные проблемы особенно ярко проявилось в новелле «Лицен­циат Видриера» («El licenciado Vidriera»), которая относится не к «ска­зочному», а к «натуральному» циклу, ибо материал ее почерпнут из «низкой» действительности. В новелле повествуется о трагической судьбе бедного крестьянского мальчика Томаса Родахи, трудолюбивого «вун­деркинда», который блестяще окончил Саламанкский университет и до­стиг ученой степени лиценциата. «Он приобрел такую славу в универ­ситете,- пишет Сервантес,- благодаря замечательным способностям, что самые разные люди его любили и уважали. Была у него такая счаст­ливая память, что все диву давались. К тому же он украшал ее своим тонким умом и не менее славился им, чем своей памятью». Однако «Чудо учености» никак не мог преуспеть в жизни: юноша долго ски­тался, бродяжничал, бедствовал и стал знаменитым совершенно неожи­данным образом. Он заболел душевной болезнью: вообразил себя стек­лянным, откуда и появилось прозвище Видриера, что значит «стеклян­ный», «хрупкий, как стекло», а в переносном смысле - «недотрога». Ода­ренный ученый не был никому интересен, но, превратившись в юроди­вого, в умного безумца, он привлек всеобщее внимание и смог зараба­тывать себе кусок хлеба. Идеалистическая критика проявила повышен­ный интерес к этой новелле, и тоже благодаря безумству ее героя. В толпе этих критиков одни в серьезном тоне обсуждали клинические (и литературные) источники заболевания, другие громко воздавали хвалу безумию, как проявлению высшей мудрости. Марксистская критика пра­вильно поставила диагноз, связав возникновение и самой болезни и не­здорового ажиотажа вокруг безумца с болезнетворным влиянием того уклада жизни испанского общества, который сложился к концу XVI - началу XVII столетия.

«Лиценциат Видриера» - сатирическая повесть. Сатира же была в условиях полицейско-инквизиторской цензуры опасным жанром. Вот по­чему писателям-сатирикам приходилось «поручать» остро критические выпады разумным безумцам или даже неразумным собакам («Новелла о беседе собак»). Ответы Видриеры на вопросы любопытных склады­ваются в обстоятельный сатирический обзор испанской действительно­сти. Язвительные афоризмы лиценциата на редкость метки. Они на­правлены против паразитизма знатных вельмож; корыстолюбия альгвасилов и податных чиновников, против злых судей, заносчивых военных, плутоватых купцов и спекулянтов-издателей. Отдавая дань традицион­ной «микросатире», Сервантес устами Видриеры осуждает сводниц и сводников, содержателей игорных домов, завистливых критиков, мни­мых ученых, плохих поэтов и бездарных врачей. Его сражение словом напоминает нам благородную, но бесплодную борьбу Дон Кихота, кото­рый вознамерился одолеть зло и несправедливость своими деяниями. Грубая действительность оказывается сильнее слова ученого провидца и копья рыцаря. В глазах окружающих безумный рыцарь Дон Кихот умирает раньше, чем нормальный сеньор Кехана Добрый. Трагедия уче­ного лиценциата прямо связывается с его выздоровлением. Став нор­мальным, Видриера не смог найти применения своим недюжинным спо­собностям и талантам в стране, которая «делает своими баловнями наглых попрошаек и губит людей скромных и достойных; на убой откарм­ливает бесстыдных шутов и морит голодом людей умных и застенчивых». И все же поступки и слова лиценциата и Дон Кихота прекрасны, так же как прекрасны мысли и чувства цыганочки, английской испанки Исабелы и ее возлюбленного Рикаредо- это и есть то главное, что утверждает мечтатель-реалист Сервантес, это и есть то существенное и непреходящее, что составляет обаятельную силу его действенных и, бес­спорно, актуальных назиданий.

Новеллы Сервантеса - одно из крупных достижений не только ис­панской, но и мировой реалистической литературы. Непреходящая цен­ность этих маленьких шедевров заключается в их глубоком демокра­тизме, несокрушимой вере в человека, в непримиримой критике того об­щественного уклада, который лишает людей их естественного права чув­ствовать себя свободными от хаотического сплетения враждебных слу­чайностей и оскорбительного для человеческого достоинства насилия над их разумом, волей и чувствами.

¹  Xуан  Мануэль.  Граф Луканор. М.- Л., Гослитиздат, 1961, с.

²  Мигель де Унамуно. Назидательные новеллы. М.- Л., Гос­литиздат, 1962, с.110

³ Б. А. Кржевский. Статьи о зарубежной литературе. М.- Л., Гослитиздат, 1960, с. 292.

⁴ Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанческий, ч. II. М., Гослитиздат, 1951, с. 31.