К.Ф.Яковлев. Глава 11. БЕРЕЧЬ БОГАТЫРЯ!

Что касается силы нашего языка, нельзя, конечно, не согласиться. Верно, он способен и переиначить, и подчи­нить своим законам любое нужное иностранное слово. И подчинял. Попадали в русский язык непривычные — кепи, кофе или пальто — и переиначивались для склоне­ния — «кепка», «кофей» (в этом виде они вошли в лите­ратурный язык — «кофей», например, у Радищева, у Тур­генева, у Л. Толстого) — или склонялись без переделки. Но и в том еще штука, что язык почему-то лишили его права переиначивать и подчинять. Забыто золотое прави­ло, известное еще Белинскому и Пушкину: «грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверж­дает его обычаи». Вопреки правилу, наши ученые грам­матисты * — любители «вмешиваться в языковые процес­сы и направлять по желаемому руслу» — освободили «за­летные» слова от законов русского языка и предписали не склонять даже те, что склонялись. Стоп, тургеневско-толстовский «кофей»! Назад! Другие (вроде парашюта и. панциря) оказались избавленными от обязанности подчи­няться русскому произношению. (Так и вспомнишь слова печально известного академика Греча: «Пусть целый на­род единогласно употребляет известное слово несогласно с правилами моей грамматики, я все равно скажу, что оно употребляется неправильно».) И ведь до чего дошло: в пору «Предложений по усовершенствованию русской ор­фографии» замахивались и исконно русские слова писать на манер иностранных. (Очень подкупает простота прави­ла: после Ц всегда писать И, как в иностранных словах,— не моргнув глазом объясняли усовершенствователи). Так объявились было пресловутые огурци, конци и другие —

Полностью согласен с ним: действительно, это зависит от чего-то другого. Я знаю, есть ученые грамматисты, болеющие зародной язык, и их немало. Но в данном случае, когда вопрос по­ставлен в общем виде, мне думается, незачем вдаваться в историю, говорить о роли «грамматистов» — защитников русского языка; достаточно сказать о конечном итоге, о том, что «узаконено» в науке. Поэтому оставляю выражение «ученые грамматисты», по­лагая, что под ним само собой разумеются те, кто повинен в этом беззаконии по отношению к языку.

не то русские словеса, не то иностранци. Впрямь забоишь­ся за русский язык, если уже не «залетные» слова на свой лад, а свои на чужой почием переиначивать, не всегда отличая общественную потребность от желания личного, собственным дурным вкусом подсказанного.

Да и не в одних усовершенствователях дело. Народ действительно стал грамотным, образованным и теперь не станет превращать катабасис в катавасию, а если кто и попытается, его тут ж.е остановят знающие друзья, уличат в искажении слова. А газеты, а радио, телевидение? Они-то ведь и стали теперь законодателями языка. Сказанное слово сразу — на миллионы слушателей! А переиначива­ющий как введет в обиход что-то свое? Ну, посмеются в цехе, в бригаде, учреждении — на том и остановка. Так что рассуждения о переиначивании — лишь красивые сло­ва, и обольщаться ими не приходится. И правильнее — не успокаивать читателей, а воевать против «залетных» слов, если они даром едят хлоб в нашем языке да еще и вредят ему при этом.

Здесь имеется в «виду вред во всем объеме — и засоре­ние, и искажение, порчу самого языка, лишаемого красоты, силы и определенности, выразительности, и непонятность или чужеродность слов, когда не близки они уму и серд­цу людей. И то сказать: не всякое иностранное слово достаточно хорошо, точно понимается («политика разде­ления», я уверен, понятнее, чем «политика апартеида»). Если же вдобавок начать соревноваться, кто больше мод­ных словечек наскажет, то и бог знает, чем все это кон­чится. А наука? Подчас не больше ли трудов составит сквозь специальную терминологию продираться, чем усва­ивать то, что за нею скрыто? Терминология же, порой бы­вает, и не нужна для дела и никогда в жизни не пона­добится. Конечно, будет еще потребность и в новых заимство­ваниях, поскольку новые открытия будут совершаться, очевидно, не только русскими. И против необходимых слов, пожалуй, никто не возразит, как не возражают сей­час против электричества и радио, против электроники и космоса. Но к чему же заведомое «тяготение», модничанье, загромождение и уродование языка словесным хламом? Тем более не существует решительно никакой причины становиться в ряды защитников «тяготения». Нет и осно­ваний для защиты.