C.Н. Кондрашов "В Аризоне..." - В глубинку
|
07.11.2011 19:32 |
Итак, в Аризону, к индейцам... Давно это подспудно билось: живешь среди американцев, предки которых приехали из Европы, пишешь об американцах с предками из Африки, а как насчет аборигенов, первопоселенцев, тех, кто неведомо когда и каким путем, но раньше всех добрался до этого континента, а теперь жалкими меньшинствами в медвежьих углах резерваций влачит свои дни под присмотром (под пятой?) новых хозяев. Поглядеть на них хотя бы краешком глаза. Однажды, правда, краешком-то поглядел-проезжали с другом-коллегой штат Теннесси, спустились с зеленых Дымчатых гор и в долине у большой дороги - лавки с индейскими сувенирами (детский игрушечный тамагавк, купленный дочери, оказался из Японии), индейцы-зазывалы в своих одеждах с развевающейся бахромой, в мокасинах, в перьях на голове, с одним из них по очереди обнимались, улыбались, сфотографировались - за плату, за американский то ли четвертак, то ли полтинник. Но ведь это не индеец в естественной среде обитания, а так - зоопарк, цирк, туристский аттракцион, И продолжало подспудно тикать: как же быть в Америке корреспондентом - и без индейцев? И наметил уже - вот где, должно быть, и есть она, естественная их среда: двадцать пять тысяч квадратных миль резервации на северо-востоке штата Аризона, самое большое индейское племя - навахо. Не одни же и там туристские лавки?.. И однажды решил окончательно: махну-ка а Аризону, к индейцам. Махну... Словесный перебор. Про себя решил, и редакция, согласившись, разрешила. Но не вольная птица ты тут, нью-йоркский корреспондент «Известий». Экспромты, какие-то импульсивные «махну» исключены. Консульский отдел советского посольства в Вашингтоне шлет но-ту в госдепартамент, где излагается соответствующим языком твое намерение посетить Аризону и прилагается подробный маршрут поездки: когда, каким видом транспорта, куда, само собой, с учетом закрытых для советских граждан районов. Нота молчит о том, что едешь ты к индейцам. Там, в госдепартаменте, понимают это и без слов, взглянув на карту. И тоже молчат. Значит, не возражают. И вот тогда время действовать, сроки поджимают. Берешь толстенную телефонную книгу. Какую же авиакомпанию осчастливить? Набираешь номер, и тебе сразу же отвечают. Мужской голос льется в твое ухо: - Служба информации и бронирования «Америкэн эйрлайнс». Доброе утро! - Я хотел бы вылететь в Флагстафф, штат Аризона, в субботу восьмого апреля... - Йес, сэр,-как каблуками, щелкает голос в трубке. Пять секунд, не более, и снова голос, поет тебе в ухо: - Сэр, у нас нет, к сожалению, прямых рейсов в Флагстафф. Мы можем предложить вам полет через Чикаго и Финикс или через Хьюстон и Финикс. Что вы предпочитаете, сэр? Через Чикаго? Ол райт! В какое время дня, сэр? Ол райт! Туристский или первый? Ол райт! Еще десять, от силы двадцать секунд молчания: на другом конце провода происходит волшебный акт общения с компьютером. - Спасибо за терпение, сэр. Итак, все ол райт. Местазарезервированы. Вы вылетаете в час дня рейсом 313 «Америкэн эйрлайнс» из Нью-Йорка, аэропорт Кеннеди, в Чикаго, аэропорт О'Хара. Затем следуете из Чикаго в Финикс в 3.15 дня рейсом 39. Вы записываете, сэр? Наконец, из Финикса - вам придется подождать минут сорок пять - рейс 548 «Фронтир эйрлайнс» доставит вас в Флагстафф. Все записали, сэр? Ол райт! Где получить билет? Как вам удобнее, сэр, - в нашем офисе в городе или в аэропорту не позднее, чем за полчаса до отбытия самолета. В аэропорту? О'кей, билет будет ждать вас в аэропорту. Прошу вас, сэр, приезжайте не позднее, чем за полчаса до отлета. И не требуя благодарности, голос тебя готов поблагодарить за обращение к услугам «Америкэн эйрлайнс», но ты даешь ему еще одно задание и заказываешь обратный билет из Галлапа в Санта-Фе через Альбукерке и из Санта-Фе снова через Альбукерке - в Чикаго и Нью-Йорк. - Йес, сэр,- снова как щелканье каблуков, и ни слова раздражения, и опять именно тебя благодарят за терпение, и невидимая электронная машина мгновенно раскладывает новый пасьянс, и снова сыплются номера рейсов, часы отлета и прилета и названия авиационных компаний. Не всюду летает компания «Америкэн эйрлайнс», не всюду дотягивается, и в жестком мире конкуренции она готова поделиться, передать тебя-другим компаниям-в расчете на их, при случае, ответные любезности... И прощальное: - Спасибо за то, что обратились в «Америкэн эйрлайнс». Звоните нам снова! Итак, в Аризону, к индейцам. Манхеттен вымер в субботний полдень, синие манящие полоски апрельского сочного неба висят в перспективах авеню, мелькают в просветах стритов. Автострады почти пустынны, и машина споро бежит к аэропорту Джи-Эф-Кей (имени Джона Фицджералда Кеннеди). Аэропорт. По внешнему обводу его большого бетонного кольца, сияя стеклом и алюминием, стоят эффектные вокзалы авиакомпаний, не меньше десятка, и на достойном месте - «Америкэн эйрлайнс» с большими буквами вывески по фасаду. Негр с кокардой носильщика тут как тут, нацелившись на чемодан; в просторном светлом малолюдном зале молодая женщина за длиннющей стойкой, записав на листке бумаги твою фамилию и инициалы, выстукивает их на портативной электронной машинке, и вертящимся, похожим на булаву, шаром, утыканным буковками и цифирками, машинка сразу же ответно выстукивает на лента весь твой длинный сложный маршрут. Редкий миг - ты подсмотрел недопустимое, категорически запрещенное правилами сервиса раздражение на лице молодой особы. Она не сумела сдержать его, видя какая длинная вереница цифр и названий выползает из-под булавы. Ее улыбку смыло, унесло, заклинило. Чуть ли не ворча, особа скрылась в конторке у дальнего конца стойки, чтобы медлительной, отвыкшей от ручки рукой переписать на билетном бланке молниеносную команду бесстрастного компьютера. Заминка... Сидел и нервничал. Она вынырнула из конторки, помахивая билетом, за пять минут до конца посадки в самолет, некогда было оформлять и сдавать багаж, пришлось, подхватив чемодан, чуть ли не бежать на второй этаж и по бесконечному коридору до нужных «ворот», Контролер без слова упрека принял чемодан и жестом пригласил- не спеша! - прошествовать в «астроджет» - такое название придумала своим реактивным лайнерам компания «Америкэн эйрлайнс». И вот прорепетировали двигатели свою ровную мощную музыку, и, застыв на взлетной полосе, помедлив, задрожал «Боинг-727», и в стремительном разбеге прильнул напоследок к земле перед разлукой, и оторвался, взмыл стрелой, пошел писать двухчасовую дугу от Нью Йорка до Чикаго. Как быстро набирают высоту эти чертовы «астроджеты» - через три минуты курить можно. Ушли из глаз, сгинули нью-йоркские заливы, автострады и дома. Небо кругом, солнце кругом, и один как перст ты кинут в просторы Америки, и отрыв от земли, как отрыв от привычного. Тревожно и радостно- мир сдвинулся, стронулся,- и в первые минуты, вместе с самолетом, воспарил в тебе раскрепостившийся человек, отложив в сторону профессиональную рутину газет и политики, летит навстречу прихотливой жизни, наверняка припасшей впереди открытия и случайности даже на заранее составленном и утвержденном маршруте. Едва успел, подчиняясь разрешению светового табло, отстегнуть ремень на сиденье, как вот она, первая строчка в новой саге об Америке, которую сулит тебе твоя поездка. Первый посыл информации, первый дар дорожной судьбы,- сосед слева, с широкими обвисшими старческими щечками, 68 лет, отставной учитель, бодр не по возрасту, как паровоз, дымит сигаретами «Ларк», с удовольствием отхлебывает, звеня кусочками льда, свои бесплатно полагающиеся в «астроджете» две унции виски, опрокинутых в широкий стакан из симпатичного шкалика, принесенного стюардессой. И, благодушествуя в этом стратосферном комфорте, поглядывая в самолетное оконце, не может молчать. Выражает перед иностранцем свои американские восторги - вот они, наши лучшие земли, чернозем в три-четыре фута толщиной, да и фермеры наши никому не уступят. Словоохотливый старик. В приливе патриотических чувств. Видно, не все истратил на учеников. Гордится тем, что прожил жизнь на этой земле и что сейчас перемещается в небе между двумя ее самыми знаменитыми городами, над плодородными мичиганскими прериями. Приглашая разделить его гордость, вжимается в спинку сиденья, чтобы удобнее тебе было перегнуться, взглянуть в окошко и увидеть простершуюся внизу, играющую на солнце равнину. Отсюда не определить, сколько там футов чернозема, но ты веришь старому учителю и с его подсказки понимаешь, что плечистый индустриальный Чикаго возник не сам по себе, а именно там, где прерии, разбежавшись, уперлись в озере Мичиган. Ты не возражаешь старику, отхлебывая свое астроджетное виски и ответно дымя сигаретами «Кент». Да и как возразишь? Совсем не плохи эти земли, и эти фермеры разве уступят кому-нибудь умением трудиться и получать урожаи? И за твою покладистость, узнав, кто ты и откуда, отставной учитель - будем взаимно вежливы - одаряет тебя разговором и о твоей стране. Типично американским разговором, из которого в тысячный раз ты узнаешь, что о России теперь знают много, не то, что раньше, что лет тридцать назад о водке лишь краем уха слышали, а теперь это популярнейший напиток, да и та книга того вашего, имя не упомнил, писателя шуму наделала, а еще был прелюбопытнейший фильм, где, помните, Бинг Кросби рассказывал о России и где конские бега здорово показали, какое это у вас есть слово, когда три лошади впряжены в сани?.. Тро-й-ка? Вот-вот... Испорченный мажор первый строки... Щелчок добродушной глупости и благожелательного невежества сбивает твое одушевление. И ты понимаешь, ты по опыту знаешь, что будут и такие строчки в том, что так запальчиво назвал ты сагой. Поговорив, управившись с самолетным ленчем, молчим, уходим каждый в себя, в мысли не только о прериях и о тройках и, все еще сидя рядом, уже забываем друг о друге, когда закладывает уши перед посадкой,- каждый уже там, на земле, сухопутный человек со своими заботами... Лабиринты чикагского аэропорта О'Хара, крупнейшего в Штатах, и минут через сорок опять прощание с землей, четырехтурбинный ДС-8, три часа лета до аризонского главного города Финикса. Опять кормят и поят, через наушники сладко льется стереомузыка, перекрывая гул турбин, но где она, свежесть утра, долгий летний день перевалил на другую свою половину, и после второго ленча с напитками уже усталы и дремотны пассажиры первого класса, и перед их глазами на серой стенке салона упорно горят, чередуясь, табло, возвещающие, свободен или занят туалет-какая-то смешная мистика в упорстве этих огненных знаков, проносимых высоко в небе над тысячами миль Америки. Отставной учитель навсегда пропал в дебрях Чикаго, а новый сосед, занимающий место у окошка,-весь в себе, молчун, ничего не говорит и ничем не гордится, и его замкнутость не дает потянуться к окну и увидеть, как плавно откатываются назад просторы американского Среднего Запада по мере нашего неумолимого приближения к аризонским пустыням, и лишь незадолго до Финикса, когда самолет кренится, снижаясь и разворачиваясь, вижу вместо прерий безлесные, голые горы. Финикс - это от птицы феникс. Из какого пепла возрождалась заштатная и, кажется, ничем не загадочная аризонская столица? Первое дыхание глубинки. Маленький аэропорт. Кургузые пальмы у края летного поля - метелки листьев на толстенных кеглях стволов. Мужчины сплошь в стиле вестерн- джинсы, узорные ремни, ковбойские рубахи, ковбойские сапожки. Женщины - под стать. После людских скоплений Нью-Йорка и Чикаго думаешь, что все здесь, наверное, знают друг друга или во всяком случае мигом отличают не своих, хотя бы по одежде. Пешеходные дорожки спрятаны под навесы - от южного солнца. Автомашины светлых тонов, на автомобильных номерах Аризона величает себя «Штатом Гранд-Каньона». В Аризону? К индейцам? Ни одного из них в аэропорту аризонской столицы, но спуск в глубинку еще не завершен. Еще одна пересадка, еще одна ступенька вниз - и кончились реактивные самолеты. Старый, но вполне прочный четырехмоторный «конвейер». День истек и истлел в долгом полете, догорает пурпурной полоской южного заката, над которой висим в быстро темнеющем, фиолетовом небе. Догорел закат, неразличимо темной стала земля, и перед посадкой тьму слегка раздвинула небогатая россыпь огней. Вот он, Флагстафф - флагшток. Давно ли водружали на этом флагштоке звездно-полосатый флаг? Пилот врубил прожектор. Нацеленный на посадочную полосу, он вырвал из темноты купы деревьев. Нет, не метелки и кегли пальм. Флагстафф расположен на высоте шести тысяч футов (двух километров). Климат не для питомцев юга. Кругом сосновые леса. Деревянный аэропортишко. Все по старинке, и чемодан свой бери не на вертящемся металлическом кругу, а прямо с тележки, под аризонскими звездами. Тут-то уж наверняка все друг с другом знакомы, но тебе от этого не легче. Тебя никто не знает и не встречает. И не видно спасительных желтых такси в шашечку. Сюда-то и летел целый день, и попал на ночь глядя? Чем не жилось тебе в Нью-Йорке - с семьей, друзьями, со своими проторенными путями-дорожками? У какого-нибудь блудного сына из Флагстаффа застучит, забьется сердце в этом родном деревянном аэропортишке, прянут ему в глаза и ноздри и эти ночные запахи, и все эти ночные смутные контуры-родина. А ты как сирота, ни единой родной души. Но сочувствующие души все-таки обнаруживаются. Дежурный аэропорта посылает к микроавтобусу, стоящему у здания,- это местное такси. Молодой водитель по-провинциальному почтителен со старшим. «Йес, сэр... Дa, сэр» - этот рефрен внушает надежду, что так или иначе все образуется. Пустынная дорога, в свете фар таинственные деревья. Вечерний, по-субботнему безлюдный, ничем не примечательный городок. И еще одно временное пристанище человека, которому долг и охота велят ездить,- небольшой, старый, но опрятный отель «Монте Виста». Новое место, которое всякий раз пытаешься наперед раскрасить воображением,- а раскрашивать-то нечего. Глубинка, куда стремился. «Америкэн эйрлайнс» обязательства свои выполнила, в глубинку доставила. Ну, а индейцы не положены по авиабилету, индейцев ищи сам. И тебе, несмотря на усталость и поздний час, не сидится в отеле. Ты выходишь на улицу - нет, не для того, чтобы сразу же искать индейцев. Тянет незнакомое, хочется увидеть его и ощутить, и к тому же, при всех ограничениях твоего маршрута, по улицам ты можешь идти куда хочешь, хоть днем, хоть ночью. Но на улицах пусто, нечего и некого смотреть. Вдруг освещенное кафе «Гонконг». Китайская кухня, китаец-официант от нечего делать маячит между столиками. Вот американская пестрота: летел к индейцам, нашел китайцев. Поужинал. И еще гулял по авеню Санта-Фе, вдоль которой молчала в субботний вечер знаменитая железная дорога «Санта-Фе». И вдруг... Неужели? Ошибки быть не могло. Первый индеец. Малыш лет четырех, коренастый, нахохлившийся, как воробей на морозе, громко и горько плакал на темной безлюдной авеню Санта-Фе в тот час, когда другие флагстаффские дети давно видели сны в своих постельках. Он и другой малыш, чуть постарше, стояли у двери какого-то дешевого отеля. Через окно в холле видно было несколько взрослых бедно одетых людей. То ли пустили их погреться, то ли надеялись они на бесплатный ночлег. Несомненные индейцы. И безутешный плач ребенка. Может быть, ему нестерпимо хотелось спать? Может, получил шлепок или тычок от старшего братца? Мало ли от чего в обиде и горе зайдется детское сердце. На ночной улице, где никого не было, тебе как будто подбросили этот символ, как будто сразу начало сбываться то, о чем ты читал и слышал, что сам предчувствовал, за чем, собственно говоря, по газетной своей корысти, летел,- индейская боль, воплощенная в образе маленького рыдающего мальчика. Заметив меня, старший брат дернул плачущего за рукав, и тот тоже поглядел на незнакомца и перестал реветь, лишь всхлипывая и вытирая слезы рукавом рубашки. Я прошел мимо... Флагстафф - маленький город. На следующее утро я снова заприметил этого малыша, зайдя в закусочную рядом с автобусной станцией, откуда отправлялся посмотреть знаменитый Гранд-Каньон. Малыш шел по улице, крепенький и испуганный, и его опять понукал старший брат, а мать-индианка шла впереди, сама по себе, как бы стесняясь своих детей и того шума и беспорядка, которые они производили в обществе белых.
Далее: Гранд-Каньон
ОГЛАВЛЕНИЕ
|
|