Три притчи в повести А. Платонова "Котлован". Описание коллективизации и раскулачивания

Содержание повести раскрывается в трех притчах. Одна из них рождается из метафоры "работать, как зверь". Первоначально этот образ связан с реальным героем, кузнецом Михаилом, знающим свое дело и умеющим осмысленно работать. Что будет, если перестать думать и зациклиться только на поднимании и опускании молота? В таком случае можно превратиться в фантастического медведя-молотобойца, имеющего в умственном арсенале всего два качества: классовое чутье и усердное старание, то есть самое необходимое в эпоху массового энтузиазма. Его не надо было подгонять на работе, может быть, только ненароком напомнить, и медвежья услуга уже в действии. "Скорее, Миш, а то мы с тобой ударная бригада! - сказал кузнец. Но медведь и без того настолько усердно старался, что пахло паленой шерстью, сгорающей от искр металла, и медведь этого не чувствовал".

Вторая притча связана с проблемой любви в новую социалистическую эпоху. У двух разных героев - инженера Прушевского и рабочего Чиклина - оказались похожие судьбы, выразившиеся в историях несбывшейся любви. Ради великой цели - рытья котлована - Чиклин скрывает свои личные чувства, сама девушка, по его сознательному разумению, "ему не понравилась, точно была постыдным существом". Рабочий человек сумел распорядиться своими чувствами: "он прошел в то время мимо, не остановившись".

Такое же чувство любви испытывал в свое время и инженер Прушевский. Больше того, возникает даже предположение у Чиклина, что это была одна и та же девушка. Простые человеческие чувства преображают этих двух людей, они, кажется, подобрели не только по отношению друг к другу, но и ко всему миру. Их возвращение из мира добрых грез в революционную действительность лозунгов и приказов началась сразу же после реплики активиста Сафронова, который, "делая интеллигентную походку и задумчивое лицо", напомнил: "Я слышал, товарищи, вы свои тенденции здесь бросали, так я вас попрошу стать попассивнее, а то время производству настанет. А тебе, товарищ Чиклин, надо бы установку на Козлова взять - он на саботаж линию берет".

Так оба этих в общем-то неплохих человека вынуждены подчиниться запросам сурового времени - отказаться от воспоминаний, мечты ("тенденций"), не имеющих ничего общего с ударной работой по рытью котлована. Почему же все-таки имеется запрет на любовь? Ответ здесь простой: всякое отклонение от главного большого дела портит людей, лишает их целеустремленности и сосредоточения на основном. Какой же это работник социализма, если он начинает мечтать о чем-то? Ведь это интеллигентские штучки, которые могут привести в лагерь буржуазной идеологии. Странная смерть женщины, когда-то поцеловавшей Чиклина, еще более подчеркивает безнадежность землекопа, которому все-таки остались в знак его несломленности воспоминания.

Чтобы подольше сохранилась память, Чиклин завалил дверь в помещение, где лежала мертвая, кирпичами, "старыми каменными глыбами и прочим тяжелым веществом. Прушинский не помогал ему и спросил потом:

- Зачем ты стараешься?

- Как зачем? - удивился Чиклин. - Мертвые тоже люди.

- Но ей ничего не нужно.

- Ей нет, но она мне нужна. Пусть сэкономится что-нибудь от человека - мне так и чувствуется, когда я вижу горе мертвых или их кости, зачем мне жить!"

Иными словами, человеку не только нужны воспоминания о своем прошлом, но и понимание смысла бытия, "зачем мне жить!" Это осмысление у каждого homo sapiens может быть разным. Для Прушевского, например, смысл бытия сводился к наблюдениям над жизнью либо к писанию писем сестре. Большой праздник выпадал на его долю, когда он получал открытку от Анны, в которой сестра сообщала: "Христос воскресе, дорогой брат!.."

Третья притча связана с коллективизацией на селе, с судьбой Организационного двора колхоза имени Генеральной Линии. Впервые о политике ликвидации кулачества было заявлено в верхних эшелонах власти на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1929 г., а до широких народных масс это известие довели через газету "Правда" 11 января 1930 г. Некоторые крестьяне с восторгом восприняли изменения, приноровились к новой власти, другие, побогаче, заранее готовились к смерти. У мужика забрали лошадь, и он, потерявши из-за этого дар речи, лежал лицом вниз на лавке и не вставал. В Генеральной Линии выполнялось Постановление партии о ликвидации кулачества как несознательного класса неукоснительно. В списки раскулачиваемых попали вместе с настоящими кулаками и середняцкие элементы. Такая политика правительства зачастую была непонятна массам, ради которых старались Чиклины и Жачевы. Надолго запоминается страница повести, где рассказывается, как Жачев и колхозники радостно провожают "ликвидированных кулаков", уплывающих по реке на плотах. Никто из провожающих так и не пожалел своих, теперь уже бывших, сельчан. А они смотрели с плота только в одну сторону, туда, где стояли их дома, где оставалась их родина; они так бы хотели навсегда запомнить отчие места" и последнего счастливого человека на ней. Однако долго не будет здесь больше счастья, не поможет его возрождению выставленный активистом на крыльцо Оргдома рупор радио, из которого доносились звуки марша великого народа. Радость топтавшихся на месте мужиков тоже была наносной.

Тяжко живется на селе, члены колхоза больше слушают речи активиста да готовят гробы для своих похорон, в кузне они сожгли весь уголь, "починили всякий мертвый инвентарь и с тоскою, что кончился труд и как бы теперь колхоз не пошел в убыток, оставили заведение". Дурно проводимая коллективизация лишала настоящих тружеников радости. "Мужик с желтыми глазами" еще совсем недавно чувствовал сытость в желудке, а теперь с тоской вспоминал конфискованную мельницу в деревне. Такие, как он, смирились со свой участью. Тем более, что политику партии в деревне проводят медведи-молотобойцы, за версту чувствующие классового врага.

Дело усугублялось еще и тем, что руководители на селе, страдавшие отсутствием ума, не знали ни сиюминутных целей, ни отдаленных перспектив. Руководствовались только директивами, доставляемыми всадником "на трепещущем коне" из района. Как и в других регионах России, здесь наблюдались типичные ошибки в коллективизации. В частности, областной комитет, планируя работу колхоза, отмечал "маложелательные явления перегибщины,  забеговщества, переусердщины и всякого сползания по правому и левому откосу с отточенной остроты четкой линии".

Актив колхоза, будучи сознательной единицей общества, признал свою ошибку, понял, что очутился "в левацком болоте правого оппортунизма". Толчок к таким оргвыводам дала известная статья И.В.Сталина "Головокружение от успехов". Нашли и здесь "козла отпущения". Им стал местный активист. "Стружку" с него снимает инвалид Жачев, называя колхозника стервецом и паразитом. А что взять с активиста, он и так работал не покладая рук, не видя никакой радости в жизни, не доедая и не допивая, отказывая себе во всем, ставя, как сознательный элемент, общее выше личного. Вряд ли ему теперь дослужиться до районного поста, может быть, если только в отдаленной перспективе. Видимо, от этих грустных переживаний и скончался преждевременно активист.

Колхозники спокойно отреагировали на смерть своего местного вождя, не имея к нему жалости, но и не радуясь особенно. Такая реакция вполне обоснована, так как он, хотя и говорил всегда правильно, но добрых дел никаких не свершил, даже общество не могло его "оженить" так, как это полагается в нормальных коллективах.