А.С. Пушкин как поэт русской действительности. Жизненная гармония по-пушкински

Часто говорят, что Пушкин явился родоначальником новой русской литературы. Но что это означает по существу? Обращение к новым героям, темам, новая оценка жизненных явлений, отражение их в новых жанрах? Да, во всем этом, безусловно, сказалась новизна пушкинских творений. Но ведь это бывает или может быть у всякого талантливого поэта. Думается, что специфическое новаторство Пушкина проявилось главным образом в необычайной силе его проникновения в поэзию обыкновенного, поэзию как он сам говорил, действительности.

И в самом деле, к чему бы ни прикоснулся Пушкин - всюду нас поражает в его искусстве тонкая и вместе с тем волнующая одухотворенность, постижение в предмете самых характерных его свойств. Бесспорно, ощущаемых нами и ранее, но увиденных только теперь, как бы заново сквозь “магический кристалл"' его предельно пластического слова. Инстинкт истины (выражение Белинского) в сочетании с новизной ее открытия составляет основу могучего реализма Пушкина:

Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая -

Удивительно яркая и точная картинка! И все, пожалуй, за счет одного слова - “пушистые”. Именно это слово вызывает представление о первом, и стало быть, незагрязненном еще снеге, какой бывает только в начале зимы, и о стремительном движении кибитки, так как только при быстром беге снег, лежащий у дороги, пушистым веером вздымается над кибиткой, и о ласковом, хотя и холодном в зимнюю пору солнце, которое так радует путника... Одно слово, но какое емкое!

Широко известны пушкинские слова:

На свете счастья нет,
А есть покой и воля.

Что же они означают? Почему нет “счастья”, хотя все как будто бы только к нему и стремятся? О каком счастье идет речь? По всей видимости, о том, которое даруется человеку, так сказать, извне, т.е. случайно. На такое счастье, действительно, надеяться не следует: оно иллюзорно. И вообще, счастье как некое осязаемое средоточие, как концентрация наилучших условий жизни придумано для утешения в своих горестях. В реальности подобной концентрации не существует, ибо если человек и достигает желаемого, то он испытывает при этом не счастье как таковое, а радость, что, как я полагаю, не одно и то же.

Поэтому Пушкин говорит о “покое”, т.е. о состоянии, когда человек может испытать чувство, близкое к “радости”, или - проще сказать - удовлетворение самим собой. Последнее чрезвычайно важно, поскольку насладиться “покоем” - значит достичь гармонии, почувствовать власть над собою, что в свою очередь дает ощущение “воли”.

Но “воля” у Пушкина означает не вседозволенность (в этом случае человек зависим от своих страстей), а свободу выбора, свободу личного действия, основанного на понимании целесообразности и возможности его существования. Всем этим человек, разумеется, может и должен “управлять”. Это всегда при нем, т.е. возможно, поскольку зависит на шестьдесят процентов от него самого. А то, что “даруется” кем-то другим, к тому же - в силу стечения обстоятельств - это не счастье, а случайность. Верить в такое, а тем более стремиться к нему - было бы по меньшей мере неразумно.

Так что Пушкин был прав, шокируя своих читателей разочаровывающим, на первый взгляд, суждением об отсутствии на свете “счастья” в том смысле, в каком оно понимается в повседневном быту.