C.Н. Кондрашов "В Аризоне..." - Рабочий понедельник

В понедельник утром жизнь вернулась в Уиндоу-Рок, и еще спросонья я услышал ее в скрипе тормозов возле мотеля. Столичный поселок ожил, приливная волна служилого люда заплескалась в его странных берегах. Когда я пришел завтракать, кафетерий при мотеле был полон, мистер Нельсон, распространяя вокруг бодрость, приветливость и улыбки, добродушно покрикивал на своих подчиненных, поторапливая их, все, чему положено, шипело, лилось, булькало, и очередь любителей утренней чашки кофе и традиционной яичницы быстро продвигалась у стойки. В очереди я заприметил двух-трех своих знакомых по галлапским увеселениям. Но факт знакомства они почему-то не спешили подтвердить. Был среди них и Джон Мартин, шеф департамента просвещения, рассказывавший, какими путями «англо» перекачивают себе в карман скромные индейские доллары, но и он как будто раскаивался в своей откровенности, делал вид, что не заметил меня. Я оставался чужим, странным, непонятным гостем.
«Ястребиный Коготь! Я ж твой Бледнолицый Брат...»
Нет, не могли они этого понять. Не знали, что билась во мне эта строчка поэта, впервые увидевшего индейцев въяве, а не в книгах Фенимора Купера и Майн Рида, и воскликнувшего с печалью сострадающего и недоумением непонятого: «Ястребиный Коготь! Я ж твой Бледнолицый Брат...» Не знали они ни этой строчки, ни чувства, стоявшего за ней, и ни того, что преследовала она меня, попавшего на их землю, в их страну, которую зовут замкнутым в себе, отстраненным от остального мира словом - резервация.
И, наверстывая упущенное за уик-энд, я ходил в понедельник из офиса в офис, не человеком с улицы, зашедшим в пивной бар, не «дикарем», а с мандатом Нью-Йоркского центра иностранных корреспондентов («всем, кого это касается»), занимаясь профессиональным делом сбора и перепроверки информации и предварительной ее сортировкой,- что и как уложить в материалы, которые надо будет отправить в газету по возвращении в Нью-Йорк. Чарли Гудлак вряд ли влезет в газетную полосу, как и Джек Кукер, слишком они непричесаны, пьяны и живописны, и теперь я собирал не типажи и образы, а цифры и факты, как будто в обобщенном и усредненном находится самое сокровенное и истинное о человеческой жизни. Цифры и факты - главный хлеб корреспондента, хотя частенько он так же черств и гак же дерет горло, как сухари. Но не буду клясть свой хлеб. Разговоры с чиновниками-индейцами были интересными, дали новую пищу, нагляднее очертили проблемы, которые замалчивают или не замечают «англо» из Бюро индейских дел...
В правительстве племени, как и во всяком сколь-нибудь солидном американском учреждении, есть свой отдел по связи с прессой и публикой. Его шеф, Перри Аллен, которого я не смог увидеть в пятницу, собственно, и должен был курировать меня. И к нему я отправился первым делом, с утра. Он вел утреннюю планерку - заседают и в резервации. Меня как будто уже ждали. Только доложили, Перри Аллен сразу вышел ко мне. Вернее, выкатился - с парализованными ногами, в инвалидном кресле на колесиках. В его обличье индеец уживался с белым американцем. Квадратное лицо, широкие скулы, приплюснутый нос, жесткие волосы, а манерами, стилем поведения, одеждой - деловой и деятельный американец.
Вкатился следом за мной в свой кабинет. Привычно развернул кресло в рабочую позицию за письменным столом. На стене за его спиной выделялся плакат-призыв председателя племени экономить средства и в рамочке - нечто вроде почетной грамоты от губернатора штата Нью-Мексико. После короткого ознакомительного разговора Перри Ал-лен передал меня своему помощнику Роберту Шарди -вместе с ключами от «шевроле» и поручением отвезти и показать, как живет в округе простой народ, простые индейцы - чем меньше времени оставалось у меня, тем невыносимее была мысль, что уеду, так и не повидав их,
Роберт Шарди начал с показа избранников народа - членов совета племени. Восьмиугольное здание индейского парламента в чем-то имитировало хоган, но многократно увеличенный и не из бревен и глины, а из крепких шершавых камней, вырезанных из местного песчаника. Как орудийными жерлами, щерилось оно во все стороны выпиравшими из стен наружу круглыми деревянными балками, и что-то трогательно-потешное, несерьезное было в этих аллегорических орудиях из дерева, и бесстрастно-загадочным оком смотрело на индейский парламент священное окно-скала, высившееся неподалеку.
В зале заседаний матово поблескивали покрытые лаком толстенные бревна стен. Лубочного типа роспись на одной стене изображала путь навахо от лука, стрел и войн с бледнолицыми к прогрессу и нынешним временам-к умильно-красивым индейским отрокам, которые с учебниками под мышкой идут в школу, к счастливым овцам, припавшим к желобу, куда, победив вечную засуху пустыни, мощной струей хлещет вода из щедрого крана. Ни напряжения, ни борьбы не знало прошлое в этом его изображении, а будущее, спроецированное из настоящего, выглядело идиллическим.
Под картинами за простенькими крашеными столиками сидели члены совета. Не в тех традиционных одеждах и головных уборах, в которых красовались на стене их предки периода лука, стрел и войн, а в нынешних куртках и штанах из джинсовой ткани, сопровождающей движение к прогрессу. Председателя племени, который в новой системе управления заменил вождя, какие-то срочные дела позвали в Вашингтон, Заседание вел вице-председатель, почтенного вида индеец в очках. Обсуждался бюджет племени. Докладчиком был главный контролер. Скоростным речитативом он перечислял статьи доходов и расходов. По-английски. Притулившись за столиком рядом с трибуной, девушка вела синхронный перевод на язык навахо.
Затем оставили позади скопления уиндоу-рокских скал, лубочных отроков и овец. С асфальта 264-м дороги свернули на пыльный проселок. Вскоре предстало подобие кемпинга: не то образцовое поселение, не то какой-то экспериментальный проект. Не хоганы, которые я искал, а побеленные кабинки. Роберт поискал глазами-куда бы зайти? Зашли наугад. Застали женщину с тремя детьми в комнате, одной-единственной. Посредине этой экспериментальной местной модели человеческого жилья стояла древняя чугунная печка. Печная труба уходила в потолок,   своей круглой вертикалью образуя ось жилища. Две железные кровати. Столик. Комодик - и на нем маленький радиоприемник (у навахо есть радиовещание на родном языке). Шкафов - ни обычных, ни встроенных. Одеяла, подушки, тюфяки, этот скарб бедняков, сложены грудой у стены. (В традиционных хоганах кровати вообще не признаются.)
Простое жилище, в котором протекает простая жизнь. Пусть не хоган, но я попал, куда стремился, к самым простым людям. Но разве просто проникнуть в эту жизнь, озирая четыре угла и жалкий скарб? Разве откроешь простую жизнь наскоком? И разве так уж проста она? Одно угадаешь наверняка: эта жизнь сосредоточена на самом существенном- на выживании, это крыша и стены, ограждающие от гуляющих стихий, место, где преклонить голову, и на своем языке, к своим богам летящая мольба - хлеб наш насущный даждь нам днесь...
Врасплох застигнутая нашим приходом женщина молча сидела на кровати, положив руки на колени и потупясь. Роберт не знал, как себя вести, и мне тоже неловко было вытягивать какие-то сведения, когда и так все было ясно, без всяких вопросов и ответов. Женщина отвечала неохотно и немногословно, не понимая, чего от нее хотят, и в переводе моего спутника слова ее становились еще короче. Муж работает в Уиндоу-Роке. Средств не хватает. И она понимала: мы не из тех посетителей, от которых средств прибавится. У ее ног крутился двухлетний голоштанный карапуз, две маленькие девочки, засунув пальцы в рот, глазели на незнакомцев. На лице Роберта читалось: посмотрели - и хватит...
На обратном пути мой спутник говорил то, что я уже не раз слышал: главная проблема - это бедность и безграмотность, сплетенные в заколдованный порочный круг. По его словам, 80-90 процентов навахо неграмотны, не имеют профессии и квалификации и потому обречены на случайную черную работу и жалкое существование в высоко конкурентном американском обществе. Не больше половины детей посещают школы, родители боятся отпускать их, в школе их учат чужому и отучают от своего. Знакомые мотивы...
После обеда я обстоятельно беседовал с Перри Алленом, У него осторожный оптимизм.
- На моем месте еще пять лет назад сидел белый. И он был совершенно равнодушен к истории племени, к другим вещам. Правительство племени создали лишь в 1954 году. До этого все было в руках белых, и я вряд ли открою вам секрет-они преследовали свою выгоду.
Перри Аллен разъяснил нынешнюю структуру управления.   Председатель племени избирается прямым голосованием и служит главным должностным лицом. Племенной совет также избирается, это законодательный орган. Управленческий   аппарат подчинен председателю и совету. Представители из Вашингтона, из Бюро индейских дел- «наши опекуны», наблюдатели. Они   отвечают за школы-интернаты, министерство здравоохранения - за бопьницы. В остальном племя автономно: свой бюджет, свои источники доходов, расходы на полицию, на соцобеспечение и другие социальные программы. На местах подобие мини-муниципалитетов, которые следят за порядком и нуждами населения, разбирают его жалобы, обращаются в Уиндоу-Рок за средствами,- к примеру, когда понадобится вырыть новый колодец.
- Мы молодая нация, нам всего каких-то сто лет,- повторял, как бы оправдываясь, Перри Аллен, избегая слово «племя», в котором сильны отголоски старого, и ведя летосчисление с 1868 года, от подписания последнего и окончательного договора навахо с правительством США.
- Мы - молодая нация и потому во второй половине двадцатого века живем во многом как в колониальные дни. Многое должны изменить. Может быть, следует открывать здесь свои собственные фабрики, магазины и т. д., а не только давать все это на откуп (при помощи лицензий) белым американцам. Кто спорит, бизнес в резервации принадлежит белым людям. По разным причинам многие из навахо находятся у них в долгу, долгу кабальном, по четыре-шесть тысяч долларов.
- Но бог свидетель,- и Перри Аллен комически воздевал руки к небу,- мы должны двигаться вперед медленно и осмотрительно. Невозможно разом избавиться от белых торговцев. Не забывайте, что торговые посты - источник существования для многих навахо, в смысле кредита. Чем его заменить, этот источник? Чтобы уничтожить несправедливость, надо дать людям работу, создать тысячи и тысячи новых рабочих мест.
Аллен сообщил, что «молодая нация» стала почти самообеспеченной, продавая белому бизнесу лицензии на разработку обнаруженных   на территории резервации нефти, газа, урановой руды, а также на открытие коммерческих заведений и промышленных предприятий, но нуждается в средствах БИД для содержания школ-интернатов и строительства хороших дорог, без которых не заманить сюда белый бизнес и туристов, что есть лишь один геолог-навахо, лишь два доктора и ни одного адвоката, ни одного судьи с высшим образованием, что из студентов-выпускников лишь двадцать пять процентов возвращаются, хотя на обучение каждого   племя   тратит по   нескольку   тысяч   долларов.
- Мы против какого-либо диктата. Хотят вернуться- превосходно. Не хотят - их дело. Такое поведение мы не считаем эгоистическим. Пусть уж лучше поработают на стороне, приобретут опыт, а там, глядишь, вернутся более полезными людьми. Своя земля все-таки тянет. Многие учителя и фельдшеры возвращаются обратно. Редко кто исчезает совсем...
Перри Аллен направил меня к Руфи Сэндовал, возглавляющей отдел соцобеспечения, потом я все-таки попал к Джону Мартину, ведающему просвещением, навестил Чета Макрори, редактора «Навахо таймс», и завершил трудовой понедельник разговором и ужином с судьей Уильямом Язи.
Руфи Сэндовал понравилась, пожалуй, больше других. Средних лет индианка, простая, откровенная, с уютной домашней улыбкой. У нее сердце матери, и по натуре она совсем не чиновница, а скорее, общественница-подвижница. Нужный человек на нужном - и нелегком-месте. На главную проблему - нищеты - она «выходит» напрямую. Ее отдел занят помощью остро нуждающимся - талоны для голодающих на бесплатные продукты питания, пособия в случае увечий, смерти родных, развала семьи, других чрезвычайных происшествий и ситуаций. Она все время заглядывает в бездну и бездонность ее знает - и переживает - сильнее прочих. Нет средств, чтобы помогать всем, И расспрашивать ее, открытую, не дипломатичную,- это как нарочито бередить ее боль.
Джон Мартин, который в пивном гуле галлапского бара обличал разбой белых коммерсантов, всячески избегал встречи со мной. Сделал вид, что не заметил утром в кафе. А когда не смог уклониться от встречи в своем служебном кабинете, ни словом не обмолвился ни о нашем субботнем разговоре, ни о своем обещании пригласить меня к родителям, которые живут неподалеку в «традиционном стиле». Уж не сделали ли ему внушение?
Мартин снабдил статистикой - сколько студентов-навахо получают стипендию от племени, сколько- от федерального правительства в Вашингтоне. Среди оканчивающей среднюю школу молодежи сильнее всего тяга в учителя, на втором месте - инженерные профессии и менеджеризм.
Редактор Чет Макрори, критичный и ироничный (в таком духе выдержаны и его заметки, публикуемые в каждом номере), и судья Уильям Язи не разделяли даже осторожного оптимизма Перри Аллена. По их прогнозам, правительство племени через несколько лет может вполне оказаться банкротом, так как бюджетные расходы постоянно превышают доходы и дефицит покрывается за счет все убывающих накоплений, депонированных в банках.
Редактор говорил о двух тенденциях в руководстве племени. Старая гвардия боится «прогресса», который, по ее мнению, грозит   самобытности навахо и, более того, цельности племени как этнической общности. Другая группа за то, чтобы делать навахо более конкурентоспособными в американском обществе. Нынешние руководители племени, по мнению Чета Макрори, стараются   совместить обе тенденции, понимая опасность потери «лица» и культуры и   одновременно необходимость экономического развития. Необходимость эта диктуется хотя бы фактом прироста населения - пять тысяч в год. Навахо уже не могут прокормиться по-старому - овцами, примитивным скотоводством. Выход - в индустриализации. Искусные ремесленники становятся хорошими рабочими на тонком производстве, требующем ручного труда. Приглашая промышленные корпорации на землю резервации, руководители племени ставят условие, чтобы при наборе рабочей силы предпочтение отдавалось навахо. Но корпорации хотят владеть землей, на которой расположены их предприятия,- без этого им трудно получать займы от банков. И в этом притязании большого бизнеса на землю - огромная опасность. Почему? Потому что племенное владение землей - это материальная основа, скрепляющая племя, позволяющая ему сохранить цельность, лицо. Если эта основа будет разрушена, наступит дезинтеграция, все пойдет прахом. Там, где племенная система владения землей была нарушена, рухнула защитная стена, индейские племена уже распались, открытые всем ветрам капиталистического общества, на которых им не устоять.
Судья Язи был последним собеседником. Подвезла меня к нему Ширли Уотчмэн, сотрудница Перри Аллена. Манерой поведения, прической, некоторой жеманностью и вообще ароматом нездешней утонченности Ширли выделялась - и нарочно выделяла себя-в непритязательном Уиндоу-Роке. И автомобиль у нее необычный - новенький, полуспортивный, тоже выделяющийся среди здешних пикапов. И в машине, по дороге к судье, она выделилась еще и разговором.
- Поверите или нет, но мои любимые писатели-русские, и моя любимая музыка - русская, и я мечтала быть балериной и училась у... (Две незнакомые фамилии, которые не уловил на слух.) Сюрприз. Первая человеческая ниточка, хотя и не прямым путем, протянулась от Уиндоу-Рока в моей стране. Перед Ширли Уотчмэн стоял выбор: и дальше учиться балетному делу, что было сопряжено с риском материального, да и творческого неуспеха, либо избрать обычную «деловую карьеру». Убоявшись риска, она предпочла второе, работала секретаршей во Флориде. Но счастье и успех обошли ее и там. Что же привело ее сюда, в глубинку, в медвежий угол? Она ответила: «Устала от того, что довольно точно называется «крысиными гонками». Она индианка, хотя из другого племени. Неудачница, вернувшаяся если не в родное, то хоть в родственное лоно. Спрятавшаяся за той защитной стеной, о которой говорил редактор Чет Макрори.
Что касается судьи Уильяма Язи, то он рассуждал о зле алкоголизма и о том, не лучше ли торговать спиртным на территории резервации-плод не будет таким сладким, перестав быть запретным, а деньги достанутся не белым коммерсантам, а администрации племени. Интересовался, что у нас, в Советском Союзе, знают об индейцах. Здесь это вопрос с подтекстом. В сознании «средних американцев» благодаря Голливуду и телевидению посеяны глупые и оскорбительные представления об индейцах. И вот индейцы хотят знать, не привились ли эти стереотипы и за американскими пределами.
Но и тут жизнь не обходится без обычной своей смеси трагикомического. Когда ужинали в доме судьи, вполне городском, по одному из телевизионных каналов как раз прокручивали очередной фильм об индейцах. Судья со знанием дела и не без обиды комментировал по ходу действия: «Это не настоящий индеец. Это загримированный белый». И, к слову, рассказал смешную и грустную историю о настоящих и американском кинематографе. Тут, на севере резервации, Голливуд делал очередную ленту с участием знаменитого киноковбоя Джона Уэйна. Для массовок пригласили индейцев, как водится, разодев и разрисовав их вовсю. Джон Уэйн, выходивший победителем из всех передряг с индейцами, в одном эпизоде появлялся на скале - верхом на коне, с винчестером в руках. И сотня кровожадных индейцев внизу. Тоже на лошадях. Готовых, по киносценарию, его растерзать. Индейцам-статистам объявили: «Сейчас он выстрелит. Как только раздастся хлопок, один из вас должен упасть с лошади - за это дополнительно десять долларов». Выстрел. Хлопок. И... с лошадей попадали все сто индейцев.

Далее: Прощание

ОГЛАВЛЕНИЕ