C.Н. Кондрашов "В Аризоне..." - Гранд-Каньон

У водителя туристского автобуса подозрительно помятое лицо и красные глаза кролика. В одежде та живописная небрежность американского Запада, к которой в Аризоне быстро привыкаешь: ковбойская шляпа с широкими твердыми загнутыми полями, лихо сдвинутая с затылка на лоб, расшитые затейливыми узорами полусапожки с длинным узким носом и высоким скошенным каблуком, который, наверное, помогает удержаться в стременах и, если нужно, пришпорить лошадь. Эти атрибуты ковбоя, совсем ненужные человеку не в седле, а за баранкой, дополняет рубашка, которая, как слюнявчик младенца, умильно пестрит красными вышитыми цветочками. А во взгляде что-то от горьковского Челкаша, циничное, хищное, пренебрежительное к людям.
Люди - это мы, туристы. Поспешно выпрыгиваем из автобуса на каждой очередной остановке платной трехчасовой экскурсии вдоль южной кромки Гранд-Каньона. Водитель не спешит. Спрыгивает на землю последним и, отойдя чуточку в сторону, найдя на краю стоянки какое-нибудь дерево, чтобы прислониться, надвинув шляпу еще ниже и презрительнее на глаза, лениво сплевывая, наблюдает за суетливыми экскурсантами, которых умело пасет сухопарая экскурсоводка. Баранами сбившись вокруг нее, туристы и не смотрят на каньон, который на каждом повороте, на каждой площадке для обозрения величественно и равнодушно разворачивает свои бездны, свои странные причудливые горы, вырастающие как будто из недр земли, игру света и теней в своих глубинах. Экскурсоводка сыплет цифрами миль и футов, разными историями и смешными побасенками, и, по-американски стремясь к дивидендам на вложенный капитал, на заплаченные за экскурсию доллары, туристы внимают ей под пренебрежительным взглядом водителя, боясь отойти от группы, подойти к краю бездны и положиться несобственные ощущения.
Туристы - это преимущественно жилистые старики и старушки, американские неутомимые долгожители. Они, как здесь это называется, отошли от дел - причем довольно давно. И не пристали к несвойственному американской натуре делу бабушек и дедушек. Они сохранили мобильность и неусидчивость и на закате жизни, в канун вечного покоя, много разъезжают, озирая чудеса того мира, в котором выпала им доля жить.
Закончив свой рассказ, экскурсоводка всякий раз дает минут пять для индивидуального осмотра красот. Пощелкав автоматическими фотоаппаратами и пострекотав кинокамерами, туристы лезут в автобус. Водитель, дождавшись последнего, отлепив окурок от нижней губы и ловким щелчком отбросив его в сторону, отваливается от дерева и тоже лезет в автобус, занимая свое удобное кресло. Он отлично знает цену этим экскурсиям, групповым налетам и наскокам, коротким и судорожным усилиям постигнуть чудо Гранд-Каньона и порой, одолев пренебрежение, снисходит до пассажиров и через микрофон на своем водительском месте дает философичный совет: «Каньон - это дело воображения».
Но его собственное воображение работает банально. «Каньон - как женщина,- говорит он в .микрофон, уверенно-небрежно ведя машину.- Изменчив и капризен, но всегда интересен...» И сухопарая педантичная экскурсоводка, забыв о цифрах и научных терминах, тоже напрягает воображение, соревнуясь с шофером: «Вы думаете, что каньон всегда один и тот же? Ошибаетесь. У каньона разные настроения - на закате и на рассвете, под луной и солнцем, в дождь и туман...»
Каждый раз теряешься перед чудом обыкновенной березовой рощи, пестро белеющей стволами, излучающими несказанный свет. Но это родное и милое чудо. А как рассказать о великом явлении Гранд-Каньона? Он будит в людях поэтов, но тщетно - всякому ли дано проснуться, в каждом ли спит поэт? Как описать этот перевернутый кусок мироздания, этот горный хребет, не выперший из земли, а, наоборот, разверзший землю, этот результат работы дьявольски упорной реки Колорадо, которая миллионы лет искала и находила себе путь среди медленно поднимавшегося плоскогорья, все глубже вонзаясь в него, все шире его раздвигая, причудливо преобразуя его в союзе с ветрами, дождями и морозами, пока не получился тот Каньон, к которому подошло слово Гранд - самый величественный в мире, глубиной в полтора километра, шириной - от 6 до 23 километров.
Смотришь в него, как в пропасть - нижний слой темных скал, у подножия которых, в самой глубине, еле видная, узенькой и, кажется, недвижной изумрудной полоской светится река Колорадо. Над темными нижними скалами - плато, разрезанные ущельями, взметнувшиеся первозданной архитектурой природы, фантастическими храмами, мавзолеями, сфинксами из красноватого песчаника. Необыкновенная, дикая красота. Люди взяли для нее названия из своего рукотворного мира - храмы Будды, Ра, Заратустры, пирамиды Хеопса, хотя эта архитектура стихий куда как древней человеческой.
Над храмами и пирамидами - плоский, как стол, противоположный дальний берег, северная кромка каньона...
Да, каньон - дело воображения. Его можно измерить футами или милями, но как описать?! Каньон-это панорамы и настроение. Воспоминания и грусть. Твоя собственная жизнь, так недавно качавшаяся в бессмертной колыбели детства и уже утекающая все быстрее, как песок в песочных часах, жизнь, которую с самим собой ты забрал сюда, чтобы полутора днями отметиться возле еще одной вечности... Каньон - это птица, которая со свистом пролетит рядом, стремясь не в высоту, а в глубину. Это на обрыве односложная музыка ветра, тоже стекающего вниз... Ночью тьма кромешная, ни зги, ни единой звезды в небе, и чернее неба бездонное пространство, невидимо лежащее у тебя под ногами...
Но не было еще ночи, а было начало вечера с дымчатыми сиреневыми тенями, струящимися в индейских нарядах. Это были главные каньоне. Я шел к «Хопи Хауз» - Дому индейцев хопи, повинуясь объявлениям, висевшим в холле отеля «Брайт Энджел». Объявления сообщали, что каждый вечер с полшестого до шести вековечные коренные обитатели Гранд-Каньона, индейцы племени хопи, показывают белым людям, приехавшим полюбоваться каньоном, свои традиционные старинные танцы в доподлинных Бесплатно и - в доподлинных, завлекающие слова.
Я догадывался, что ничего хорошего и подлинного не увижу, что опять будет дешевый цирк, унизительное зрелище индейцев, сшибающих подачки у белого человека. Стоило ли идти? Я шел - на свидание в Аризону, к индейцам.
Опаздывал... Уже звучал глухой, негромкий барабан и в такт ему немногоголосое вскрикивание: «Йаха-йаха - ха...»
Помост был капитальный, заасфальтированный, квадратный. За ним, по другую сторону, какое-то небольшое строение магазинного типа - Дом хопи? У помоста толпились туристы с фотоаппаратами и кинокамерами. Толпа стояла плотно, в несколько рядов, детей пропускали вперед, чтобы они лучше могли разглядеть индейцев, а запоздавшие фото- и кинолюбители перебегали с места на место, разыскивая точку для съемки, торопились, боясь упустить самый хороший, самый выигрышный кадр. И возвышаясь над публикой, на капитальном помосте, как на лобном месте без палача, уже топтались двое молодых индейцев и одна немолодая индианка. Танцующие мужчины обуты в отороченные мехом мягкие мокасины. Их ноги до колен и выше перехвачены сыромятными ремнями, на которых в несколько рядов навешены серебряные бубенцы. Квадратные накидочки прикрывали их индейские чресла спереди и сзади, и все это выглядело доподлинным и натуральным, без обмана, и лишь внимательному взгляду открывалось, что под накидками, вспархивающими при движениях танцоров, голубели обыкновенные американские плавки с левым задним карманчиком, застегнутым на пуговку- из ближайшего универмага или аптеки-драгстор, а мокасины были надеты на толстые белые котоновые носки, которые любят американцы, особенно в провинции. Голубенькие плавки и белые котоновые носки бросали тень на доподлинность индейской одежды танцоров, но что за мелочность, что за придирки? Зато на их головах торчали черные и белые пушистые перья индейских головных уборов, явно не из универмага, и щеки их были разрисованы какими-то полосками, расходившимися лучами от переносицы.
Вот так они выглядели, собрав немалую толпу зевак.
Коренастые. Низкорослые. Животы и груди танцоров, ничем почти не прикрытые, были смуглыми, с жирком, и складочки кожи бугрились над плавками и над веревочками, которыми квадратные накидки крепились на бедрах. Мужчины были малоподвижны для танцоров, а женщина и вовсе была толстая, маленькая, кривоногая, некрасивая. Сапожки на ней были повыше, и вообще прикрывалась она основательнее, потеплее - к вечеру становилось все прохладнее; хоть и юг, но лишь начало апреля и высота над уровнем моря больше двух километров.
Так состоялась вторая моя встреча с индейцами. На этот раз они не плакали, а танцевали. Вернее, делали вид, что танцуют. Притоптывали с ленцой, неумело и неохотно, как будто зрители должны были довольствоваться одним лишь зрелищем на этом помосте доподлинных индейцев в доподлинных одеждах. И головы их не были гордо подняты в азарте танца, и глаза не сверкали, а были опущены долу, и эти прячущиеся глаза говорили, что, хотя и занимались они этим делом каждый вечер, не могли свыкнуться с ним, знали, что оно гадкое, что приходят тут смотреть на них, как на зверюшек в зверинце...
Вечер, как медленный занавес, опускался над великой сценой Гранд-Каньона, и эта сцена была их родиной, а они лениво фиглярствовали на по мосте возле Дома хопи. Глаза - долу,  и никаких тебе улыбок. И одышка. И покороче все, покороче да побыстрее - и с глаз долой.
За четверть часа они исполнили три танца. После первого танца появились в новых перьях, объявив «Танец орлов». Уже без женщины, перья не только на голове, но и на ногах, а на руках - смешное подобие крыльев. Они, конечно, так и не взлетели, эти «орлы». Помахав потешными крыльями, они ушли еще раз сменить свое оперение; и я видел, как старая белая американка (которая, видимо, заведовала танцорами и коммерческим заведением под названием Дом хопи), сложив крылья, прятала их в кладовку, чтобы не польстился на них какой-нибудь любитель доподлинных индейских сувениров.
Индианка, уже не танцующая, появилась на помосте, кланяясь публике, и расставила по крага на низком каменном барьере плетеные тарелочки - для денежных подношений. Чувствовалось, что приближается финал. И в самом деле двое ее товарищей снова поднялись на сцену, максимально оперенными, добавив на головах к черным и белым еще и красные перья, и шибче затопали ножками в мягких мокасинах, стараясь расшевелить и заставить раскошелиться разочарованную публику. И публика хлопала под занавес и кидала мелочь в плетеные индейские тарелочки. Кто-то не пожалел и зеленой бумажки, прижав ее мелочью, чтобы не подхватил ветер и не унес в бездну каньона...
Когда зрители расходились, к Дому хопи подкатил новый автобус с туристами. Вылезла еще одна партия неутомимых стариков и старух, и для вновь прибывших был объявлен еще один сеанс - те же три танца с притопом, смена перьев и крыльев и то же короткое напоминание, что денежные вознаграждения за бесплатную индейскую самодеятельность будут приняты с большой признательностью.
Некрасивую горбоносую танцовщицу я встретил позднее в баре отеля «Брайт Энджел». Она сидела в углу, откуда можно было обозревать посетителей, одна, с бутылкой пива...

Далее: Джек Кукер

ОГЛАВЛЕНИЕ