Воскресенье. Валяйся в постели, читай подвернувшиеся под руку пустые аризонские газетки, слушай броски и завывания ветра, любопытничай, кого бог послал, когда заскрипит какая-то автомашина, заворачивая к мотелю. И заноси в тетрадку субботние впечатления. Веселенькой выдалась суббота. A всe началось с того, что я пытался заручиться в пятницу хоть какой-то помощью в редакции «Навахо таймс», обещанием свозить меня куда-нибудь, показать в натуре, на примерах, как же живут неуловимые, ускользающие от посторонних, натуральные индейцы-навахо, и не очень приветливая Гудлак вошла-таки в мое положение - новичка без колес. Обещала заехать в субботу и повозить по окрестностям Уиндоу-Рока.
С утра был в нетерпеливом ожидании. И подкатил старый «шевроле», но не с самой Гудлак, а с ее супругом Чарли Гудлаком, весьма монументальным и живописным мужчиной в старом макинтоше, с классическим, просящимся на медаль, горбоносым индейским профилем, большим лицом и львиной гривой, перехваченной по лбу и на затылке ритуальной лентой, которую позднее, когда действие стало стремительно развиваться, он, совсем не ритуально, подвязал к баранке своего авто.
Чарли Гудлаку шестьдесят восемь лет. Когда-то он работал в Уиндоу-Роке всего-то бухгалтером, но жесты у него величественны, как у индейского вождя. И вот таким жестом, обходясь минимумом слов, он пригласил меня на переднее сиденье потрепанного «шевроле», где был еще тот самый молодой индеец, который накануне провожал меня к Грэму Холмсу,- Герман Гудлак, племянник. На заднем сиденье егозой вертелась, щебеча по-английски, дочка Гудлака, девочка лет четырех.
Опять я ошибся - и крупно. По опыту своему в обыкновенной Америке ожидал этакую упорядоченную экскурсию, в которых бывал десятки раз. Но человек с медальной внешностью вождя, в сандалиях на босу ногу и в макинтоше, надетом на спортивный тренировочный костюм, сразу же отказался играть роль гида.
- Едем в Галлап, за покупками,- объявил он, когда, теснясь, мы устроились втроем на сиденье, и совсем уж неожиданно добавил: - А вы, если хотите, оставайтесь там...
Я вообще не хотел Галлапа. И даже по расписанию, о котором никогда не забывал, не имел права туда ехать: до него было двадцать семь миль, и, следовательно, он лежал за пределами 25-мильной зоны, в которой разрешалось мне передвигаться, находясь в Уиндоу-Роке. Но перспектива целый день проскучать в мотеле заставила меня пренебречь маршрутом. Во всяком случае его буквой. Дух я не нарушал - во вторник, согласно маршруту, Галлап как раз мне полагается.
Поехали.
И первую остановку, а их оказалось много, сделали еще в Уиндоу-Роке возле здания, которое представляло куб поменьше, поставленный на куб побольше, и вмещало полицию, суд и тюрьму.
- Это наше общежитие для пьяниц,- пошутил Гудлак-старший, имея в виду ту часть здания, где находилась тюрьма.
Мне еще предстояло привыкнуть к его юмору.
Племянник на несколько минут забежал в «общежитие». Поехали дальше.
Вторая остановка - через две мили. Едва пересекли никак не обозначенную, но превосходно известную Гудлаку границу резервации,- винный магазин. Первая ласточка, первый привет «большой земли». Примета цивилизации, подкарауливающей индейцев у самого края их земли. Девять утра, но у магазина вкривь и вкось, наспех поставленные пикапы и легковые, и пиво течет рекой. Гудлак по-хозяйски уверенно въезжает на стоянку, замедляя ход, выглядывает из «шевроле», степенно здороваясь со знакомыми. Их много.
Магазин вместительный и чистый, продавец - из навахо, на полках виски, джин, водка, вина разных сортов. Но любимый напиток- пиво.
Расположившись на сиденьях машин, прислонившись снаружи к стене магазина, сбившись в кучку на стоянке, индейцы дуют пиво, каждый из своей банки. Только монументальному Гудлаку сделано исключение, и свою банку пива «Курс» он опустошает внутри магазина, завернув ее в бумажный пакетик. Я воздерживаюсь, хотя и чувствую, что бывший бухгалтер с подозрением смотрит на такого попутчика. Но пока он, кажется, не забывает об обязанностях экскурсовода.
- Моя сестра,- представляет он мне пожилую индианку, и не поймешь, шутит или в самом деле это его сестра.- В молодости была очень красивой. А теперь слишком любит пиво. Но пока еще ничего, верно?
На лице женщины остатки благородной красоты. Глаза слезящиеся, грустные, жалкие.
Чарли Гудлак везет нас дальше. И третья остановка там, где мы снова въезжаем на территорию резервации, миновав языком вдавшийся в нее кусок «большой земли». Останавливаемся у мусорного бака, освобождаемся от улик, бросая в бак пустые пивные банки. С уликами нам может не поздоровиться- в резервации сухой закон.
И вот Галлап, вне резервации и вне Аризоны, в штате Нью-Мексико. Его окраина встречает нас мертвыми глазами заброшенных шахтерских домов. Шахты закрылись, шахтеры уехали, владельцы магазинов на Коул-авеню (Угольном проспекте) нашли другую клиентуру. В духе рекламного самовозвеличения Галлап с его семнадцатью тысячами жителей именует себя всемирной столицей индейцев. Сюда наезжают навахо, зуни, индейцы из других племен. Тут процветает то, чего лишена или почти лишена резервация,- бары, магазины, прачечные, доктора, ростовщики и кредиторы. Эмблемой города там и сям мелькают многозначительные вывески - «заклад и займы».
- Ну, сейчас вы увидите индейцев в действии,- не вдаваясь в подробные объяснения, но с явным сарказмом сказал Чарли Гудлак, едва мы въехали в Галлап, И первым делом припарковался у бара «Шлитц», и сам, не мешкая, приступил к действию.
Нет и десяти утра, но в баре шумно и людно. Все индейцы. В джинсах и шляпах. С пивными банками в руках. И я догадываюсь, чего Чарли ждет от меня, и бармену Джо, с которым он меня знакомит, заказываю три банки пива. И, забрав банку, потеряв ко мне интерес, Чарли отходит в сторону к приятелям - пошептаться о чём-то своем, индейском. А мне достается снова белый человек - бармен Джо. Узнаю, что ему двадцать восемь лет, что помогает ему здесь младший брат, что бар принадлежит отцу, что самый бойкий бизнес-дважды в месяц, в дни индейских получек. Сегодняшнее, показавшееся мне шумным утро-рядовое, среднее.
Гудлак приблизился ко мне с долларовой бумажкой в руке:
- Ставлю три банки. Добавь мелочь.
Джо опережает меня:
- Три за счет дома...
Мы покидаем «Шлитц» минут через сорок. Сзади бежит дочка Гудлака. Она тоже была с нами, толкалась под ногами, ей это не впервой.
У продовольственного супермаркета «Калифорния» Чарли вынимает из кармана длинный лист - составленный дома список закупок на неделю. В Уиндоу-Роке своего супермаркета нет.
Погуляв по магазину, еще с полчаса жду Гудлака, сидя в «шевроле», наблюдая, как подъезжают и уезжают покупатели, как мальчишки-рассыльные подкатывают к их машинам тележки, нагруженные пакетами с провизией. Наконец, катят тележку и нам, и за ней важно шествует Гудлак-старший. Загрузив продукты на заднее сиденье, опять куда-то исчезает.
Его племянник Герман сидит в машине, поглядывая в мою сторону тускло блестящими, непроницаемыми глазами. Что-то, видно, прикидывает про себя, решившись, просит денег. Поясняет: ни пенни за душой, вчера выпустили из тюрьмы под залог- дядя внес, двадцать дней просидел за пьянство. Час от часу не легче. Получив деньги, Герман рассказывает о себе-был женат, но жену и ребенка бросил, служил в армии в Корее. По его разумению, вторая мировая война не кончилась, продолжается- то в Корее, то во Вьетнаме, то еще где-нибудь, куда Америка бросит своих солдат в следующий раз.
Появляется дядя Чарли,садится за руль, запахивая полы своего макинтоша, и снова едем мы недолго. У знакомого бара «Шлитц» Гудлак, забрав из багажника спиннинг, уходит чинить катушку, обещая вернуться не раньше, чем через час. Герман отправляется в бар с моими долларами.
Уже полдень. Оживленный перекресток. Всюду водовороты индейцев, и кое-кого из них на ногах удерживают лишь пристальные взгляды полицейских. И тут же другие навахо, семейные, с женами и детьми на сиденьях своих пикапов.
Индейцы в действии... Все люднее и шумнее Коул-авеню, все быстрее и яростнее индейская карусель, все чаще зеленые полицейские машины с белыми стражами порядка, А порядок в том, чтобы сдавать доллары галлапским коммерсантам по возможности без скандалов и пьяных драк. И драк пока не видно, хотя хмель накаляет атмосферу... Чарли запропал, и я привязан к нему машиной, и с самого утра мы, очевидно, не поняли друг друга, и в Галлап он приехал по своим делам, а совсем не ради меня. И мне остается пенять на себя и на свое незнание индейской психологии. Но вот он, наконец, наш живописный отставной бухгалтер. И девочка с ним, слава богу. И спиннинг. Новая катушка, на конце лески грузило, и, замахиваясь, озоруя, как мальчишка, Чарли забрасывает удочку под ноги прохожих. Те озираются. Похоже, все знают Чарли Гудлака.
- Когда же поедем?
- Сейчас и поедем,- отвечает он.- Вот только Германа разыщу.
Уходит в бар с девочкой и ищет там Германа почти час, но так и не находит.
- Пропал,- говорит он, вернувшись.- Вот бестолковый парень. Опять в тюрьму угодит.
Чарли заметно отяжелел и стал еще медлительнее. Глаза сузились. Распухшие, влажные от пива губы с трудом выталкивают слова.
- Пойду еще погляжу.
Он ждет, когда я его угощу. Но я боюсь-доберемся ли мы тогда домой. Чарли уходит в бар без меня и еще полчаса ищет и не находит Германа.
- Едем без Германа.
Едем по Коул-авеню. На окраину. Последние строения. Дорога. И...
- Заглянем-ка на минутку сюда. А вдруг он здесь?
Чарли выруливает на площадку перед большим винным магазином. В задней его части-еще один бар.
Этот бар и публика в нем - «приличные». Интеллигентного вида навахо, чиновники из Уиндоу-Рока, какая-то хорошо одетая женщина, дети с бутылками кока-колы. И даже дверь в туалет открывается общепринятым, а не электрическим способом, как в других галлапских барах; там туалетная дверь открывалась нажатием кнопки под рукой у бармена, и резкий звук зуммера сигнализировап: входите, допущены...
Гудлак никуда не спешил, не торопился оборвать свой субботний праздник, всласть болтал с приятелями. Но иногда вспоминал обо мне, подводил то одного, то другого индейца.
В углу, в сторонке от толчеи, разговорился с двумя навахо. Один, назвавшийся Джоном Мартыном, возглавляет департамент просвещения в правительстве племени, другой не представился, но тоже производил впечатление образованного человека. Началось с их рассуждений о том, что в России «свобода не так свободна», как в Америке.
И вдруг откровенные горькие суждения об американской жестко избирательной свободе, которая оборачивается несвободой и притеснением индейцев. Это от Мартина я впервые услыхал, что Галлап прозвали всемирной столицей индейцев. Здесь, на границе резервации, индейцы сбывают свои продукты и покупают товары, здесь происходит торговый обмен, широкий и неравный.
Я спросил, кому принадлежат торговые посты. Мои собеседники переглянулись, удивившись наивности вопроса.
- Конечно, белым.
- Все до одного?
Снова переглянулись, усмехаясь.
- До единого.
- А почему?
Мартин ответил, что у белых деньги и влияние.
- Даже если бы у меня было на что купить лицензию,- а у меня этих денег никогда не будет,- все равно мне ее не дали бы. Суды и влияние у «англо».
- Надо думать, они неплохо наживаются на своих торговых постах?
- Не меньше ста процентов прибыли. Обирают бессовестно... Взять ковры. Тонкая тяжелая ручная работа. Навашская женщина два дня спины не разгибает, чтобы выткать вот такой маленький коврик.- Мартин показал руками примерно размер сложенной вдвое газетной страницы.- И ей ведь нужен еще материал, шерсть. И вот она приходит на торговый пост. Торговец говорит: «Четыре доллара». Четыре доллара за два дня такой работы? Грабеж! «Хотя бы пять»,- просит она. «Четыре!»- повторяет он и отворачивается. И она сдается. А он тут же продает этот коврик втрое дороже.
- Куда же смотрит правительство племени?
- А что оно может сделать? Все в руках белых. Только за последнее время мы начали задумываться о возможностях усиления своего политического влияния. Ведь у нас есть избирательные права, И нас тут много, в ближайших округах нас больше, чем белых.
То ли пиво делало свое дело, развязывая языки, то ли хотелось втолковать правду-матку чужому и несведущему человеку, который так и уедет, ничего не поняв, но в словах Мартина все сильнее клокотала горечь угнетенного, тоска по справедливости, страсть обличителя. Несчастных его соплеменников обманывают и обворовывают, объединившись в один неправедный союз, торговцы, бармены, полицейские, судьи. В Галлапе завершается индейский цикл: работа-питейное заведение - тюрьма за пьянство. И снова работа. О великая забота бледнолицего о краснокожем! Напиться -и пропиться- индейцу никогда не мешают: иначе цикл разорвется в решающем, коренном звене. А пропился- полицейский воронок, скорый суд, недолгая тюрьма. И до свиданья, до новой встречи.
Я вспомнил Флагстафф. Америка знаменита господством стандарта. И тут действовал один и тот же стандарт, система, сложившаяся и опробированная. Лишь размах был внушительнее.
...Мы выбрались из Галлапа в четвертом часу дня. Гудлак был откровенно пьян, но не уступил мне место водителя. «Шевроле» заносило то вправо, опасно близко к обочине, то влево, на встречные машины. Чарли ехал молча, сопя и стараясь не заснуть, то тяжело клонясь к баранке, то вскидывая свою кудлатую голову, и я утомленно молчал, и лишь маленькая девочка как ни в чем не бывало птичкой щебетала за нашими спинами, как будто внушая, что все будет счастливо и хорошо.
В одном месте Гудлак, не забывая о домашних поручениях, купил круглый пшеничный хлеб. И не мог он, конечно, миновать последнюю точку, последнее прости-прощай перед резервацией - винный магазин «Шалфей» милях в десяти от Уиндоу-Рока. И там могучий индеец выпил еще пару банок пива и этим последним визитом оставил в моей памяти белолицую, сочную, энергично-сексуального типа хозяйку заведения и одного индейца, который, узнав, откуда я, сообщил, что воевал в Корее, что потерял там ногу, и обличающе вскрикивал: «Коммунизм! Коммунизм!» Подробнее насчет коммунизма пьяный ветеран объясниться не мог, лишь тыкал рукой в свой протез, прикрытый штаниной, и вставал, чтобы показать увечье.
Хлопала дверь. Вваливались все новые посетители. Бесстрашная белая хозяйка отпускала пиво. Какая-то индианка, плача, рассказывала, как разговаривала недавно по телефону с бросившим ее мужем. «Я не считаю, что мы совсем уж развелись. Может, он еще вернется. Но я ему сказала: если так будешь пить, лучше не приходи, все равно не пущу». Потом в магазине появился ее племянник вместе с миловидной девушкой. Он был трезв и улыбчив. Пришел сказать тете, что пора, они ждали ее в машине. И еще три-четыре навашки стояли снаружи, у боковой стены, укрывшись от ветра и ожидая своих непутевых мужей, которых за последние их доллары угощала соблазнительная белая дама.
Чарли Гудлак вышел из «Шалфея», выбросил пустую банку в окно машины, сказал: «Подальше от этих пьяниц...»
И потянулись последние, самые драматические мили. Дорога была не прямой и не ровной, с подъемами и поворотами, среди откосов заросшей шалфеем земли, и «шевроле» Чарли выделывал на дороге кренделя, как пьяница, у которого заплетаются ноги. По привычке автомобилиста я то и дело машинально жал ногой на тормоз,- а он был у Гудлака. И каждая встречная машина была видением аварии и смерти.
Еще и еще минуты крайнего напряжения, еще и еще соскальзывание на обочину, и, как по одной половице пройти, попытка проехать мимо полицейской машины, стерегущей автомобилистов при въезде в Уиндоу-Рок, и- камень с души, чувство облегчения и свободы. Колеса шуршат по гравию, по кремовому песку возле мотеля. Какая надежная спокойная пристань! Удачная, весьма поучительная поездка. Удачный день. Недаром это имя, Гудлак, означает по-английски «удача».
Далее: Рабочий понедельник
ОГЛАВЛЕНИЕ
